Император Александр I. Политика, дипломатия

Великое решение царя и народа достигло своей цели: к концу 1812 года ни одного вооруженного врага не оставалось на Русской земле. Но предстояло другое великое решение — перенести войну за границу, продолжать ее, не давая отдыха войску и народу, и покончить борьбу только решительным низложением нового Аттилы. Остановиться на полдороге было бы величайшей ошибкой, ибо мир с Наполеоном был бы только кратковременным перемирием; Наполеон не мог долго пробыть в неудаче; он держался только успехом, славою, победами, приобретениями: без них он переставал царствовать, терял право на царство. Надобно было спешить, ибо Германия с страстным нетерпением ждала русского войска как опоры для восстания; надобно было спешить пользоваться впечатлением, что человек, считавшийся непобедимым, прибежал один, потерявши громадное войско, подобного которому качеством уже не будет иметь. Несмотря на эту очевидную необходимость продолжать войну; несмотря на верность успеха, решение не останавливаться на границах представляло великий подвиг, больший, чем решение не прекращать борьбы внутри России, ибо надобно было не усумниться потребовать от народа нового напряжения сил вместо отдыха после страшного погрома; ибо вокруг, начиная от главнокомандующего[12], шли толки о необходимости остановиться перед своею границей.

Можно было рассчитывать на успех; но его надобно было купить большими жертвами и необыкновенной устойчивостью; надобно было бороться с Наполеоном, который употребит все средства, средства наполеоновские, для защиты своего политического существования; надобно было в то же время бороться с союзниками. Наполеона можно было одолеть только посредством коалиции — и коалиции полной. Поэтому прежде всего, прежде чем Наполеон соберется с силами, надобно было составить коалицию.

Война 1812 года самым наглядным образом показывала расширение исторической сцены, усложнение европейского политического организма. Судьба Европы решалась на отдаленном Востоке, в той стране, которая только сто лет назад открыла себя Европе и приняла участие в ее делах. В небывалом беспокойстве, со страшно напряженным вниманием все мыслящее в Европе обращалось к этой далекой стране, прислушивалось к каждому звуку, ибо вести, приходившие оттуда, были вести о жизни или смерти европейской независимости. Прусский канцлер Гарденберг под гнетом тяжких условий, в какие французское иго поставило Пруссию, в муках ожиданий, чем кончится борьба на Востоке, ищет хотя какого-нибудь успокоения, обращается за мнениями, за советами к Меттерниху. «Гений Наполеона, слабость характера императора Александра, недостаток единства в русских планах и в их исполнении поведут ли быстро к невыгодному миру для России? Или, если Александр будет держаться крепко, если самые победы мало-помалу истощат силы Франции, если ее войска, затянувшиеся в далекие страны в ненастное время года, почувствуют недостаток продовольствия, будут окружены многочисленным народом, для которого война будет национальною, — гений Наполеона не явится ли несостоятельным и громадные полчища, которыми он располагает, не потерпят ли, наконец, неудачи, не потратятся ли?»

С такими вопросами обращался Гарденберг к венскому оракулу и получил ответ (5 октября 1812 н. ст.):