Император Август и его время

Противостояние Октавиана и Антония вдохновило Цицерона на однозначную поддержку наследника Цезаря! Нельзя не признать решительно справедливым оценку этого Плутархом: «Но, по сути вещей, Цицерона сблизила с Цезарем прежде всего ненависть к Антонию, а затем собственная натура, столь жадная до почестей»[283].

Для объяснения своего покровительства Октавиану Цицерон сочинил целую легенду, долженствующую убедить римлян в «божественном покровительстве» своим действиям. Якобы ещё при жизни и Гнея Помпея Великого, и Гая Юлия Цезаря он видел удивительный сон. Приснилось ему, что сам Юпитер созвал на Капитолии сыновей сенаторов, дабы назначить одного из них владыкою и главою Рима. Божество внимательно оглядывало каждого из приведённых на его высочайший смотр мальчиков, но ни один из них не показался ему достойным столь великого будущего. Но как только появился молодой Цезарь, то Юпитер, простёрши десницу, возвестил: «Римляне! Междоусобицам вашим придёт конец, когда владыкою станет он»[284]. Наутро после такого замечательного сна, оказавшись на Марсовом поле, Цицерон вдруг воочию узрел того самого отрока, коему величайшее будущее предрёк сам Юпитер. Поинтересовавшись, кто же он, оратор узнал, что это скромный мальчик Гай Октавий, сын малоизвестного отца также Гая Октавия и племянницы Гая Юлия Цезаря Атии.

Такая дивная, спешно придуманная Цицероном легенда должна была дойти и до самого Октавиана. Сложно сказать, испытал ли он к сочинителю таковой благодарность, но уж наверняка счёл её полезной для своих устремлений. Главное же, Цицерон вопиюще не принял всерьёз твёрдого намерения Октавиана мстить и мстить беспощадно убийцам Цезаря. А они-то, изуверски убив безоружного и потрясая окровавленными кинжалами, чьё имя возглашали? Цицерона! Более того, Цицерон сохранял отношения с Брутом и даже поставил того в известность о своей готовности решительно поддерживать Октавиана против Антония и давал молодому Цезарю самые лестные характеристики.

Кстати, сам Брут совершенно не разделил восторгов ветерана политических битв по поводу наследника Цезаря. В письмах, обращённых и к самому Цицерону, и к ближайшему другу оратора Аттику, Марк Юний Брут пытался открыть глаза старшим товарищам по борьбе за спасение «римской свободы» на неразумность их действий. Он жёстко порицал Цицерона, прямо заявляя, что тот не «властью господина» тяготится, но лишь страшится «злого господина» и, объявляя молодого Цезаря достойным человеком, лишь выбирает себе «ярмо полегче»[285]. Напоминая Цицерону римскую историю, Брут подчёркивал, что предки не смирялись и с добрыми господами. Главное же, чему удивлялся Брут, это то, что Цицерон «в уплату за ниспровержение одного тирана-Антония – требует для себя права поставить тираном Цезаря»[286].

Конечно же, Цицерон своим республиканским у беждениям никогда не изменял и, сочиняя дивный сон о мальчике, по воле Юпитера предназначенном быть владыкой Рима, имел в виду лишь того самого «правителя государства», о каковом писал в своём трактате «О государстве». Такой правитель должен был преобразовать Римскую державу не своей власти ради, но, согласно знаменитым словам великого поэта Квинта Энния: «Древний уклад и мужи – вот римской державы основа»[287]. Беда была в том, что «божественный мальчик» сей не просто был внучатым племянником и главным наследником Гая Юлия Цезаря. Он успел пройти определённую школу у своего великого родственника. Гай Октавий был юношей очень неглупым, весьма наблюдательным и прекрасно понял, какую именно форму правления Цезарь стремился установить в Риме. Оказавшись наследником диктатора, он пожелал естественным образом стать и его полноправным преемником. Юношеского максимализма в постановке цели жизни он отнюдь не был лишён. Осторожность была ему свойственна лишь в способах достижения этой самой цели – вот одна из важнейших причин его конечного успеха и превосходства над противниками, которые ни в той самой осторожности, ни в холодной расчётливости с ним не смогли соперничать. Колебаний в выборе и стремлении к достижению поставленной цели жизни Октавиан не знал. А юношеский честолюбивый задор способствовал тому, что стремление к достижению единовластия, «монархические тенденции» в начале его политической деятельности «сказывались даже сильнее и резче, нежели в последующие годы»[288]. Антоний и Брут сумели раскусить подлинные цели Октавиана, Цицерон – нет. Чем можно объяснить схожую проницательность столь разных людей, как Марк Антоний и Марк Юний Брут? И почему в конечном итоге многоопытный, умудрённый, великий интеллектуал Марк Туллий Цицерон, говоря словами Плутарха, «дал провести себя мальчишке»?[289]

Здесь возможны разные, даже прямо противоположные объяснения. Не лишены оснований утверждения, что Цицерон – это человек, живущий иллюзиями, и, подобно всякому теоретику, лишённый подлинной политической широты взглядов, не обладающий чутьём властных реалий, не разработавший ни одной ни политической, ни военной концепции[290].