Император Август и его время

Такое поведение Антония рушило все договорённости между ним и Октавианом, а торжественно данная клятва становилась пустым звуком. Молодой Цезарь теперь получал свободу рук, каковой немедленно воспользовался. Верные ему люди повели агитацию в поселениях ветеранов божественного Юлия. Более того, в станы воинов, верных Антонию, посланцы Октавиана в дополнение к устной агитации стали подбрасывать прокламации, направленные против консула и призывающие поддержать законного наследника Цезаря. Ожидались и народные волнения. Чтобы их не допустить, Антоний вообще отменил выборы, что обстановку вовсе не разрядило. Популярность Октавиана настойчиво росла, а авторитет Антония очевидно вновь зашатался.

В такой обстановке Цицерон счёл необходимым вернуться в Рим и перейти в наступление против Антония, полагая, что для этого настало самое время. Атака на консула в сложившейся ситуации непременно вела бы его к союзу с Октавианом. Теперь они оба нуждались друг в друге. И ненависть к Антонию их крепко сближала. Казалось, у них общие интересы. Но это была иллюзия. Вскоре обнаружится, насколько цели двух политиков разнятся. И для одного из них это обернётся погибелью. В такой странной паре союзников – Октавиан Цицерону во внуки годился – согласие не могло быть долгим. Идеалы Цицерона были целиком в прошлом. Ему казалось, что устранение честолюбца или честолюбцев, стремящихся к тирании, способно вернуть столь любезную его сердцу сенатскую республику, где будет царить «concordia ordinem» – «согласие сословий», что было его давнишней мечтой. Нобилитет и всадники не будут враждовать, соперничать. Возродятся «mos maiorum» – «нравы предков». И тогда не придётся ему скорбеть об «утраченной республике» – «res publica amissa», ибо восторжествует «res publica libera» – «свободная республика»[299], в каковой, и это важнейшее условие, у власти будут оптиматы, лучшая, как он искренне полагал, часть нобилитета. Во имя торжества столь прекрасного дела не во вред будет использовать и прыткого юнца, сумевшего в качестве наследника Цезаря завоевать немалую популярность в народе. Неприятно, конечно, что едва оперившийся и неожиданно для всех объявившийся внучатый племянник убиенного диктатора упорно твердит о необходимости мести убийцам, да и восприятие наследства Цезаря у него подозрительное: деньги, похоже, его мало волнуют, поскольку он и свои тратит «во исполнение завещания Цезаря». Чего же тогда сей внешне почтительный юноша на самом деле жаждет? Ведь не обретение одного имени двоюродного дедушки-дядюшки предел его мечтаний? Нетрудно догадаться, что он и о власти помышляет, как о том предупреждает доблестный Марк Юний Брут. Но всё же, это пока волчонок, какового и приручить можно постараться. А вот Антоний – волк матёрый, к власти как к своей законной добыче рвущийся. С этим – битва не на жизнь, а на смерть! Как некогда с Катилиной! Занятно, ведь этот скороспелый юнец, о власти задумавшийся, как раз появился на свет в тот самый год, когда Цицерон был консулом и вёл самую решительную борьбу с Луцием Сергием Катилиной и его приверженцами. В той борьбе была добыта блистательная победа… почему бы не добыть таковую и ныне?

Октавиан после истории с его несостоявшимся трибунатом утратил последние иллюзии по поводу их с Антонием клятвы о дружбе и также нуждался в союзниках. Таковыми, разумеется, не могли быть враги Антония Брут и Кассий – убийц Цезаря с его стороны могла ждать только праведная месть и самая суровая кара. Но вот Цицерон, но вот сенат, где вновь себя хозяевами чувствуют оптиматы… С ними можно вступить в союз против Антония, а ближайшим и самым верным соратникам должно пояснить, что, как только этот самонадеянный грубиян будет сокрушён, то можно и нужно будет повернуть оружие против тех, кто пусть и не участвовал в убийстве божественного Юлия, но кто явно, кто осторожно и втихомолку это преступное деяние одобрял[300]. И опять-таки не забудем, чьё имя возглашали, потрясая окровавленными мечами и кинжалами убийцы в роковые иды марта!

Осень 44 г. до н. э. становится временем решающих схваток противостоящих политических сил. В сенате звучат знаменитые филиппики Цицерона. Так он назвал свои речи против Антония в память о речах великого оратора Демосфена против царя Македонии Филиппа II, врага независимой Эллады. Как оратор Цицерон наверняка не уступал Демосфену. Но беда в том, что общим у них было не только ораторское искусство. Оба, увы, защищали (и глубоко искренне) то, что было обречено. Не было у Эллады сил устоять против железной фаланги македонского царя, нельзя было возродить сенатскую республику после диктатуры Цезаря, и потому конец ждал Цицерона столь же печальный, как и Демосфена.