Император Бубенцов, или Хромой змей

Бубенцовым овладело дьявольское, лживое вдохновение. Он принялся говорить о вещах, о которых час назад и думать не думал. Рассказывать о планах, которых и в мыслях никогда не имел.

– Давно хотел сюрприз устроить. Помнишь, поместье рядом с дачами?

Вера села по-турецки, повернулась к нему, сдунула упавшую на глаза прядь:

– Там, где ворон живёт?

Дыхание её ещё не вполне восстановилось.

– Да, там, где наш ворон. Где мы сок берёзовый с коры слизывали. Я хочу купить. Это самое поместье. Для тебя! – объявил Ерошка. – В принципе, почти договорился. С хозяевами.

– Не может быть!.. Врёшь!

Глядя в её счастливые, хмельные глаза, и сам радовался вполне искренне. Он и сам в эту минуту начинал верить. Открыл дверь в ванную.

– Мой шампунь не трать, – сказала Вера. – Дегтярный бери.

А потому что пол твёрдый, вот почему…

«Боже мой! – думал Бубенцов, ныряя в ванну. – Никакая другая не сравнится. И близко не… Эх, Вера, Вера…»

Как всегда в такие вот минуты, когда вина перед нею особенно остро томила его, беззвучно шептал, чтобы тот огонь, который медленно сжигал её жизнь, перекинулся на него. Замечтавшись, то и дело проваливался в воду с головой и, хлебнув пены, выныривал, откашливался. Чувство собственной жертвенности переполняло сердце.

– Господи! – шептал Ерошка. – Если только Ты есть! Сделай так, чтобы Вера оказалась в раю! И если надо мукой искупить вину, то не мучь её! Переложи её грехи на меня!..

Произносил безумные, страшные слова, с силой стискивал веки, чтобы избавиться от солёной влаги, назревавшей в глазу. Но в один миг горькая слеза раскаяния превратилась в сладкую слезу самоумиления. Сорвалась, прокатилась по щеке. Слеза была холодной в сравнении с горячей водой, которой была наполнена ванна. Как прозрачная капля берёзового сока, сползающая по белой коре. Воспоминание об этих весенних берёзах выплыло на миг и угасло. Слишком много перемен в чувствах пережил он в последние часы, а потому настроение никак не могло установиться, успокоиться. О чём были его мысли? О чём, о чём этот волнующийся океан, этот налетающий ветер, то и дело меняющий направление, эти изменчивые образы, перетекающие друг в друга? О чём эти меняющиеся цвета, обрывки воспоминаний, всплывающий звон, затихающий шум? Зачем облака, двигаясь и клубясь, принимают именно эти образы, а не какие-нибудь иные? О чём движение света и теней, перемежающихся настроений, неровных ритмов, вспышек и озарений? Зачем движутся внутри человека непрерывно возникающие и исчезающие миры? Что дано нам выловить из непрерывного потока жизни, остановить, удержать, сохранить в памяти? Почти ничего. Пока разглядывал каплю берёзового сока, сползающую по белой коре, всё самое главное, огромное, необъятное, – растаяло, разлетелось, убежало. А ведь как ярко вспыхнуло! Вспыхнуло на краткий миг – и погасло, ушло под спуд, забылось, вытеснилось, сменилось иными образами. Пытаясь сохранить впечатления, сберечь ускользающую жизнь, мы оказываемся в трогательной роли простака, набравшего полную шапку солнечных зайчиков и силящегося внести их в дом.

И всё-таки кое-что сохранилось. Вот эта мысль, вот этот пафос, вот эта возвышенная тирада. В том приблизительном виде, в каком удалось её запечатлеть. Всплывёт она ещё один раз, вспыхнет в сознании Бубенцова, но гораздо позже. В самом уже конце, когда будет он стоять на высокой насыпи, оглядываться на прожитую жизнь. Всплывёт вдруг, а он и не поймёт, откуда это взялось. Из каких бездн поднялось?

Ни из каких! Вот в чём весь ужас, Ерошка. Человек на самом деле нищий, пустой! Ничего-то в нём не хранится! Память – это не альбом с застывшими навсегда семейными фотографиями, не магнитофонная лента с мёртвыми записями разговоров, не связка писем, не чердак с выброшенными старыми вещами, не киноплёнка со сценами свадьбы, не компьютер с сохранёнными файлами, не музыкальный отрывок, залетевший из прошлого… Ничего этого нет. Память обитает не в прошлом, а всегда живёт сейчас.

Когда в свой смертный час подумает Бубенцов о Вере, о совместной прожитой жизни, то вовсе не память будет говорить в нём, вовсе не память!.. Нет никакого прошлого! Прошлое всегда заново рождается в сердце – здесь и сейчас!

Ерофей отмывался тщательно, мылил себя тремя мылами, тёр бока тремя мочалками. Волосы полоскал в трёх шампунях. В дегтярном, в ромашковом и в драгоценном, Верином. Чем он мог ответить Вере, чем? Как отплатить за великую её наивность, за святую простоту?

«Много есть чудес на свете, человек же всех чудесней!» Так говорил Софокл. «Но нет ничего чудесней русской женщины!» Так думал Ерофей Бубенцов. Карл Пятый, римский император, конечно, нашёл бы в русской женщине великолепие испанки, живость француженки, крепость немки, нежность итальянки…

Через час чистый, душистый Ерошка сидел в халате, пил чай на кухне. А Вера, отвернувшись, драила железным ёршиком подгоревшую кастрюльку.

– Ландышем пахнешь, – сказала Вера.