Император и ребе, том 1

За окном, выходившим на реку, неясно поблескивал шпиль Адмиралтейства, вонзившийся, как острое копье, в серебрящееся небо. Над ним проносились облака и клочья тумана. Вот металлический шпиль сверкает между ними, а вот он уже исчез. Точно так же мерцали в этом зале идеи. Сомнениями и надеждами дышали пролетавшие слова, упрямством вечно юного народа и мудрым равнодушием тысячелетних патриархов. Вот засверкали светлые и темные глаза, а вот они уже погасли. Вневременность белой ночи, двойной свет неба и восковых свечей вносили в каждое слово и каждое движение какую-то странную нервозность, какую-то смесь легкомыслия и мрачности. Все уже наговорились до хрипоты, выговорили то, что было у них на сердце. Они спорили с напором, а потом уступали друг другу, но ни до чего так и не договорились.

Реб Нота Ноткин, который был единогласно выбран в качестве председателя собрания, уже сам не знал, ведет он его или его самого ведут. Так много планов было выдвинуто, так много вопросов задано, так много претензий и мнений высказано. Не только одного, но и десяти таких подготовительных собраний не хватило бы, чтобы разобраться во всем. В один плавильный котел здесь бросали золото, медь, свинец, серебро и железо… А теперь попробуй сплавь это все вместе, выкуй из этого один кусок металла, единую волю. Все собравшиеся были готовы впрячься в колесницу народа Израиля, заехавшую после столь долгих гонений и скитаний в густой и таинственный русский лес. Да, добрая воля была у них всех, но то, что для одного было севером, другому казалось югом, что для третьего было землей, четвертый считал небом. Шутка сказать!

Реб Нота Ноткин вытирал пот со лба и с лысины. Теперь он наглядно увидал, что задуманное им предприятие вдесятеро труднее, чем он рассчитывал. В десять раз сложнее организовать пару еврейских общин, чем поставлять провиант для нескольких армий… Ему пришел в голову тот отрывок из Торы, где рассказывается, как Моисей обращался на склоне лет к коленам Израилевым: «Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня»…[374] В то же самое время ему стало ясно, что здесь, в его квартире, которую он вскоре собирался оставить, впервые застучал пульс нового еврейского сообщества России. Он был еще неустойчив, неровен, то и дело сбивался с ритма и даже останавливался, но это все-таки был пульс. Его необходимо было поддержать и усилить, чтобы одни интересы объединили все еврейские общины России, и он, реб Нота Ноткин, был уверен, что, если будет на то воля Божья, поддержит и усилит его.

2

Чтобы хотя бы в общих чертах разобраться во всех высказанных здесь на протяжении белой ночи идеях и мнениях, предложениях и возражениях, во всем том, что было принято или отвергнуто, реб Нота попросил, чтобы каждый присутствовавший вкратце повторил свои мысли. Все это запишут и таким образом подведут итог собранию, чтобы знать, что делать дальше. Поэтому он обратился к Неваховичу и попросил его еще раз перечитать лучшие отрывки из его обращенного к русскому народу «Вопля дщери иудейской»,[375] который был написан на выспреннем русском языке. Можно было сказать, что Невахович просто взялся переводить Танах на русский.[376]

Невахович, высокий и худой молодой человек, действительно еще очень юный, может быть, всего-то двадцати лет от роду, был на этом собрании солидных, богатых евреев самым молодым и самым бедным. Глаза у него были большие. Они немного испуганно смотрели из-под стекол огромных очков. В целом он производил впечатление местечкового илуя, еще не привыкшего к суете и шуму большого города. Тем не менее здесь, среди пожилых богачей, он имел большой успех с этим первым, еще не обработанным наброском его ставшей впоследствии знаменитой книги «Вопль дщери иудейской», которая, по его мнению и по мнению многих более разумных и практичных, чем он, евреев, должна была совершить подлинный поворот к лучшему в гордых сердцах «благородных россов»…

Тот же самый Невахович сначала занимался русским языком с детьми Аврома Переца в Шклове. Позднее, когда Авром Перец окончательно перебрался в Петербург, он «выписал» к себе из Шклова Неваховича раньше, чем свою жену и детей, и сделал его своим переводчиком и секретарем. Авром Перец поступил так просто потому, что сам он, будучи родом из Галиции, говорил по-русски с большим трудом, с сильным не то польским, не то немецким акцентом, а писал по-русски и того хуже. Это обстоятельство, конечно, отнюдь не способствовало успеху его больших коммерческих дел, и потому талантливый молодой человек был для Аврома Переца очень важным помощником.