Император и ребе, том 2

Его ставшая было нежной ладонь сжалась и сразу же перестала гладить Жозефину. Лицо Наполеона слегка скривилось от отвращения, как будто он отпил вина из кубка и увидал на дне отвратительного паука. Вот таковы они все! В чем причина, из-за какого проклятия это у них взялось? Проституция глубоко сидит в душе каждой женщины. Как бы высоко она ни возносилась и как бы низко ни падала. И не важно, встречается ли она со случайным кавалером на тротуаре Пон Неф[233] или с собственным мужем в королевском дворце. Везде она ищет возможность использовать слабость увлеченного ею мужчины. В самом сильном опьянении не забывает сначала договориться о цене. Разница только в цене. На Пон Неф это стоит луидор и даже меньше, а тут, в Мальмезоне, — миллион…

— Повр Жозефин!.. — издевательски сказал он. — Бедная Жозефина! Несчастная моя солдатка! Твоему мужу скоро снова отправляться на войну, и ты остаешься совсем без средств…

Он одним резким движением уселся на широкой кровати. Вторым движением соскользнул к своим расшитым золотом шлепанцам. При этом он не переставал бормотать с деланой жалостью:

— Действительно… без единого су за душой… без единого сантима…

От наигранной жалости он перешел к такой же веселости: в темной спальне он по-детски писклявым голоском напел популярную песенку:

Дансон ля капусинэ!

Иль на-па до пэн ше-ну…

Давайте спляшем, танец капуцинов!

У нас нет ни кусочка хлеба…

В легком свете, отраженном от стен и постельного белья, на большом ковре, в плоских шлепанцах, он казался еще меньше, чем когда был одет. Но ведь и эта детская песенка не подходила для торжественного одеяния, которое его императорское величество носил днем. Наполеон даже шутливо изобразил танцевальное па… Но вдруг остановился, отступил назад; его голос перешел в шепот:

— Жозефина, посмотри… Кто это там?

Она подняла голову и увидела два зеленых огонька под большим креслом в углу. Она знала боязнь мужа перед определенным видом четвероногих. Его личный врач уже не раз доверительно рассказывал ей, что ее знаменитый муж страдает от элурофобии.[234] Это такая болезнь. Она стала оправдываться:

— Не волнуйся. Это ведь моя Сими!..

Сими была экзотической кошкой с коричневатой, как у хорька, шерстью, с глазами, как бледная бирюза, и мордой, похожей на обезьянью. Она даже не мяукала, как европейская кошка, а как-то странно вопила, вытягивая свою длинную шею. Латуш-Тревиль,[235] знаменитый адмирал, привез Жозефине эту кошку в подарок из Сиама. По названию страны, где родилась эта кошка, Жозефина и дала ей кличку. Наполеон с детства ненавидел кошек. Он испытывал мистический страх перед их молчанием и их взглядом, перед тем, как они умывались, и тем, как расхаживали в темноте бесшумными шажками. Он строго-настрого приказывал запирать кошку, когда он находится в Мальмезоне. Он хотел, чтобы и духу ее здесь не было. Но его приказ, который был законом для величайшей армии мира, здесь, в доме его жены, не стоил и выеденного яйца. Как и множество других его желаний… Из-за этого он вскипел, его игривость мгновенно сменилась злостью:

— Снова это мерзкое животное? Сколько раз я тебе говорил?

Жозефина ничего не ответила. В глубине души она наслаждалась тем, что непобедимый «маленький капрал», у ног которого уже лежала половина Европы и перед которым дрожала другая половина, сам капельку боится. И кого? Четвероного существа, кошки, ее Сими. Если бы Италия и Австрия узнали об этом!..

И Сими, словно учуяв эту насмешливую мысль своей лежавшей в постели хозяйки, еще больше вытаращила в темноте свои горящие зеленые глаза и, вытянув длинную шею, издала хриплый вопль. Как и все сиамские кошки, она не мяукала, а чуждо и сухо ворчала:

— Гррау, гррау, гррау!.

— К дьяволу! Ко всем чертям! — выругался непобедимый и, отступив назад, натолкнулся на край кровати.

По этому столкновению и по упорному молчанию Жозефины Наполеон понял, что немного роняет свое достоинство. И в глазах сиамской кошки, и в глазах собственной жены. Он закусил губу и стал быстро одеваться.

— Ну, — сказал он после короткого молчания, — я уже вижу, что я тут сегодня не засну. Лучше пойду поработать в кабинет.

А Жозефина, вместо того чтобы попросить его остаться, еще и согласилась с ним. Причем она сделала это слащаво и растянуто:

— Хорошо, мой друг! На диване в кабинете ты, возможно, отдохнешь лучше…

Не сказав больше ни слова, Наполеон вышел из ее спальни. Через мгновение она услыхала, как он наткнулся на стул в ее будуаре. Потом — как открылась дверь кабинета.

— Уф! — перевела она дыхание. Как будто камень упал у нее с сердца. Мал он, этот ее непобедимый муженек, но тяжел. И кто знает, что он там думает и что планирует относительно нее и ее детей в своем сумрачном кабинете. Он не хочет, чтобы ее сын Эжен носил после него корону! Ему хочется своего собственного Бонапартика. Но от кого?..