Император и ребе, том 2

За те двадцать минут, что заняли подготовка блюд и сервировка столика, Наполеон разложил на рабочем столе большую армейскую карту, зажег от принесенной ему лакеем свечки еще двадцать-тридцать свечей, а потом расставлял их одним сияющим полукругом вокруг расстеленной карты. Из бархатного футляра он вытащил блестящий циркуль и положил посередине стола.

Все эти приготовления он делал с трепетностью влюбленного, который задерживается, долго прихорашиваясь перед встречей со своей избранницей, хотя она уже с нетерпением ждет его. Он вел себя как азартный картежник, который торопится на партию и знает, что выиграет. Не может быть, чтобы не выиграл!… И пока он зажигал душистые восковые свечи и раскладывал инструменты по расстеленной карте, в его упрямой голове вертелся своего рода короткий обзор сделанной им карьеры. Каждый раз, когда ему предстоял новый поход, в его памяти разворачивался такой синопсис, предостерегавший его от ошибок. Как будто он снова отправлялся, сидя верхом, на какой-то всемирный экзамен и не знал, какому испытанию подвергнет его на этот раз строгий экзаменатор, именуемый «судьбой»…

Ах, в сущности, его характер и воля сформировались в ранней юности, среди темпераментных, жизнерадостных мужчин и прижимистых, строгих и набожных женщин, под кровлей бедного дома, среди «маки», которые сегодня пьют с тобой веселое корсиканское вино, а завтра могут зарезать тебя в густой траве или в тростнике так, что, как говорится, даже петух не кукарекнет…

Ничего сверхъестественного в этой жизни не было. Были только воля и работа, работа и воля. Его собственная головокружительная карьера была не «большим выигрышем», а необоримым стремлением к раз и навсегда поставленной цели. Он работал день и ночь, работал больше, чем его мать, чем все его братья и сестры, вместе взятые, работал под свою собственную ответственность, пока не получил эту усыпанную бриллиантами саблю, которую подарил ему египетский султан, и императорский знак на лацкане — звезду цветов французского триколора, составленную из бриллиантов, рубинов и сапфиров.

Со слезами на глазах он покинул Корсику, свободу и независимость, которые ценил больше всего в жизни, и отправился в Бриен учиться среди молодых снобов и полуаристократов, издевавшихся над ним на протяжении долгих лет. Потом он пришел пешком в Париж, прошел по всей плохо замощенной длинной улице, которая теперь носит его имя: рю де Бонапарт. Потом он со всем возможным упорством изучал латынь и запоем читал и перечитывал Плутарха и Тацита, буквально пережевывал их своими острыми зубами и жадно глотал их смысл. Потом был мундир цвета морской волны с красными лацканами королевского полка; был кодекс Юстиниана, который он случайно нашел на полке в главной вахте и выучил наизусть вплоть до последней «дигесты»,[237] чтобы заставлять теперь крупнейших юристов Франции удивленно разводить руками в комиссии, составленной под его надзором и заканчивающей сейчас великий труд, посвященный правам человека и гражданина, — кодекс Наполеона…

И снова скачок назад, к дочери консьержки — Жаклин, которая была влюблена в него, стояла для него во времена террора в очереди за хлебом и крупой, носила ему — шесть ступенек вверх — его жидкую овсяную похлебку по утрам, пришивала пуговицы к его поношенному мундиру… Кровавые события, происходившие в тогдашнем Париже. Людовик XVI на эшафоте. Дружба с якобинцами и осуществление совместно с ними того, о чем он мечтал, читая Руссо. И наконец, большое начало — взятие Тулона одним ударом. Это была первая ступенька, покрытая пурпуром, которая повела его к престолу императора Франции, на котором он восседал сейчас… Хм… Вот он уже идет, этот младший лакей, с ночным угощением на подносе.

У Наполеона никогда не хватало терпения для долгих трапез даже днем, в кругу семьи или в гостях. Он глотал пищу быстро, а запивал еще быстрее. И не обязательно из-за хорошего аппетита… Наевшись, он вставал из-за стола, не заботясь, что скажут по этом поводу высокие гости и их дамы. Все уже привыкли и считали это одной из его привилегий. Великий полководец и государственный муж может позволить себе все, что ему заблагорассудится… И уж конечно, после полуночи, в одиночестве, заваленный работой и сжигаемый нетерпением, он ел и пил еще быстрее. Через десять минут после того, как ему на большом подносе принесли еду и питье, он уже закончил трапезу. Последовал еще один звонок: чтобы забрали поднос с пустыми и полупустыми тарелками. Повар, служивший здесь заодно и официантом, всегда находил Наполеона стоящим посреди кабинета, со скрещенными на груди руками и с хмурым нетерпеливым взглядом исподлобья. Поэтому он старался как можно быстрее и тише удалиться вместе с подносом от того напряжения, которое чувствовал вокруг своего низкорослого повелителя. Это было похоже на бегство от чего-то одновременно притягивающего и отталкивающего…