Император и Сталин (СИ)

________________________________

* «Попить чаю» — такое предложение Сталина после неприятных и трудных разговоров постоянно встречается в мемуарах современников. Сначала подморозить, а потом отогреть, отругать и наградить, пригрозить и обнадёжить — его любимый управленческий приём, фирменный стиль.

Декабрь 1900. Поти. Яхта Штандарт

Зимнее солнце под вечер не спускается, а стремительно ныряет с неба, как будто хочет искупаться в изрядно прохладной черноморской волне. Строго на Юге у самого горизонта кучкуются тучи, и там тяжелое серое свинцовое небо сливается с морем такого же цвета. Свинец, подсвеченный падающим солнцем, приобретает жуткие апокалиптические цвета — от густо-фиолетового до стального. Дует сырой, холодный и промозглый ветер. Пульсирует короткими порциями красный свет «огня» Потийского маяка, отчего усиливается какое-то неприятное чувство безысходности.

В это время года и в такую погоду хочется сидеть дома у камина или у печки. Но городской причал все-таки не пустынен. Возле одной его стороны притулилась изящная яхта с атлантическим форштевнем, вокруг которого кипит какая-то необычная жизнь. У трапа — часовой. Еще один — у ворот. Между ними прогуливается пара жандармов. По трапу туда-сюда снуют матросы, выполняющие сейчас, кроме собственных обязанностей, роль курьеров и денщиков для заточённых на яхте пассажиров, министров и свитских, двое из которых, уединившись на юте в тени андреевского флага ведут неспешную, хотя и крайне нервную беседу, полностью заглушаемую плещущейся за бортом водой.

— И что теперь?

— Теперь ничего. Ждать. Этот идиот Ширинкин приказал арестовать себя и вызвал из столицы помощников, запретив кому-либо покидать борт, кроме нижних чинов, да и то по делам снабжения и связи.

— Да я не про Ширинкина, хотя и про него тоже. Что нам делать с этим багажом, которым снабдил нас наш дражайший монарх?

— Бросьте! Очередная забава скучающего мизантропа. Мало ли их уже было? Сначала балерины, потом богоискание, теперь вот на марксизм потянуло. А вы сразу всё так серьёзно. Право, это того не стоит!

— Перестаньте ёрничать! Вы серьёзно думаете, что можно, полежав месяц больным, встать с постели другим человеком?

— Вы тоже это заметили?

— Это даже слепой заметит!

— Значит вы считаете…

— Я считаю, что невозможно войти в спальню домашним котиком и через месяц выйти из нее диким тигром…

— Но болезнь, душевные переживания, близость смерти наконец, меняют человека…

— Так, что он начал конспектировать и наизусть цитировать документы, которые никогда не читал? Не верю…

Собеседники замолчали… Слышно было, как за бортом плещется неспокойная вода, да по сходням стучат матросские ботинки, подгоняемые окриками боцмана.

— Что вы намерены сказать Фальку?

— Только правда, мой друг, исключительно и только правду. С ним вообще лучше молчать, но если начал говорить, то только то, что есть на самом деле…

— И как вы с ним свяжетесь в таких условиях?

— Думаю…

Опять пауза, плеск воды, грохот ботинок об сходни, короткие лающие команды, сдобренные солёным морским словцом.

— Замолаживает…

— Да, становится сыро. И уже совсем темно… Вы идите, чтобы не простудиться. Я докурю и тоже пойду отдыхать…

Неторопливо дойдя до своей каюты, один из собеседников, налив полный бокал «Шустовского», долго стоял перед иллюминатором, как будто вглядываясь в тьму, мгновенно накрывшую гавань. Затем не спеша, сел за стол, достал пачку свежей бумаги, золотое перо, и, решительно придвинув чернильницу, написал красивым каллиграфическим почерком:

«Его Императорскому Величеству…

Всеподданнейший доклад

В соответствии с Вашим Высочайшим повелением и принятыми мной на себя обязательствами во время нашей последней встречи, имею честь всеподданнейше сообщить о состоявшейся встрече на борту яхты «Штандарт» с военным министром Куропаткиным, в ходе которой мне удалось узнать следующее…»

Декабрь 1900. Тифлис

Чем ближе кортеж приближался к Тифлису, тем мрачнее и задумчивее становился император. Причиной накатывающей на него меланхолии были два человека, за один только взгляд которых он готов был отдать полжизни. Первой была Мама, его строгая добрая мама.

Он питал глубокую привязанность к матери, которая, как он сам считал, серьёзно повлияла на формирование его личности. Суть такого влияния раскрыл Фрейд, заметивший, что «мужчина, который был безусловным фаворитом своей матери, на всю жизнь сохраняет чувство победителя, ту самую уверенность в успехе, которая часто и приносит настоящий успех.»