Император и Сталин (СИ)

— Система, которую строит Зубатов вместе со мной и, в сущности, по моей инициативе — это не утопия, потому что результаты её можно ощутить и даже потрогать, — испытующе глядя на Луговкина, начал генерал, тщательно подбирая слова. — Это реальная попытка поднять социальное положение рабочего класса в Москве. Мы идём к нашей цели тремя путями: поощряем устройство рабочими профессиональных союзов для самозащиты и отстаивания их экономических интересов; организуем лекции по экономическим вопросам с привлечением знающих лекторов; распространяем дешёвую и здоровую литературу. Стараемся поощрять самостоятельность, умственное развитие и стремление к бережливости. Результаты — самые хорошие. До введения системы Зубатова Москва клокотала от возмущений; при моём режиме рабочий увидел, что симпатии правительства на его стороне, и что он может рассчитывать на нашу помощь против притеснений предпринимателей. Раньше Москва была рассадником недовольства, теперь там — мир и благоденствие.*

— Браво, Дмитрий Фёдорович! — уже без всякой иронии, глядя в глаза Трепову, произнёс Луговкин. — «Мир, благоденствие и довольство» — это достойный результат для любого государственного деятеля. И все же, я, наверно, совершенно испорчен пребыванием в западных уездах, поэтому позволю себе усомниться в прочности этих трёх составляющих в нашем богоспасаемом Отечестве, где большинство благих намерений заканчивается благим матом. Вы никогда не замечали, что России не так страшна проблема, как меры по её устранению?

— Мы вполне можем ошибаться, — опять подал голос Зубатов. — Но ничего не делать — это тоже не выход. Пытаться исключить из метода проб и ошибок вторую часть — тоже большая ошибка. Мы пытаемся упростить отношения народа и власти…

Луговкин, наконец, удостоил Зубатова взглядом и грустно улыбнулся…

— Да-да, понимаю, но как-то так получается, что сложности обычно начинаются там, где пытаются что-нибудь упростить…

— Вы, князь, представляете собой чрезвычайно интересный образец консерватизма, — покачал головой Трепов, — можно сказать, воинствующий ретроград.

— Если бывают пламенные революционеры, то почему бы не быть пламенным консерваторам? — пожал плечами Луговкин. — Смыслы теряются при нахождении истины. Я же хотел только с грустью отметить, что если правда сладкая, значит, скорее всего, её подсластили ложью…

— Князь! Перестаньте раскачивать лодку, нашу крысу уже тошнит, — бесцеремонно вмешался в разговор молодой поручик с зачёсанными назад чёрными, как смоль, волосами и усиками, едва прикрывающими по-детски припухлую верхнюю губу. Он с двумя такими же, как он, молоденькими офицерами, подошёл к увлечённым дискуссией. Полковник, таким образом, оказался в кольце жандармов с отличительными знаками московского управления.

— О! — почему-то не оскорбился, а даже обрадовался Луговкин. — Смелость, с которой вы влезаете в разговор, выдаёт в вас настоящего энтузиаста своего дела… Если не ошибаюсь, господин Спиридович в сопровождении господ Ратко и Герарди? То есть, звёзды московского управления, переведённые Его Императорским Величеством в особое управление лейб-жандармерии, все в сборе?

— А что вам известно про управление? — прищурился бдительный Ратко. — Ваша фамилия разве есть в списках?

— Нет-нет, — замахал руками полковник — меня там нет и, честно говоря, не стремлюсь, ибо, простите, не верю в тушение пожара керосином. И знаю я ровно столько, сколько об этом говорят в нашем клубе, — князь картинно обвёл рукой помещение управления. — И я буквально вынужден просить вас, господа, за своего племянника, человека в высшей степени душевного и порядочного, но горячего до невозможности и радикального до неприличия. Он определился корнетом в Павлоградский лейб-гусарский полк, но, боюсь, гвардейская жизнь несовместима с его характером, а протежировать в своё управление не могу по причине полного мировоззренческого несовпадения… Молодой человек считает меня, своего дядю, держимордой и душителем свободы, а вот либеральные методы, наверняка, сделают его вашим горячим поклонником…

Трепов оттаял. Господи, сколько танцевальных «па» ради обычной протекции. Нет, всё-таки, профессиональная деформация — страшная вещь. Сам себя подозревать начнёшь.

— Конечно, полковник, конечно. Сегодня мы возвращаемся в Москву и до конца года каждый день расписан буквально по минутам. А вот сразу после Рождества — милости просим…

----------

(*) Реальные слова Трепова в разговоре с английским публицистом Стэдом, переданном самим Стэдом в «Review of Reviews»

Там же, накануне

Поручений для только что сформированного управления лейб-жандармерии, начальником которого был назначен генерал Трепов, на самом деле было гораздо больше, чем до конца года. Если по-честному, новоиспечённые лейб-жандармы даже не могли предположить, когда у них вообще появится свободное время. Офицеров слегка подташнивало от обилия многоэтажных задач, поставленных императором, как мутит неподготовленного путешественника, неожиданно оказавшегося у кромки отвесной скалы и неосторожно глянувшего в пропасть.