Император из стали

– Или ещё одна какая-нибудь революционная организация или масонская ложа, – закончил мысль поручик.

– Ну что ты мнешься, Владимир Николаевич? Ведь у тебя есть еще что-то?

– Да уж, это покушение в Баку, Сан Саныч… Не стреляют террористы по царям из пушки, точнее до сих пор такого не было. Бомбы, револьвер – предел их фантазии. А тут такое…

– И что надумал?

– Помните, Головин опознал в нападавшем Ширинкина?

– И что?

– Неделей ранее государь еще в Ливадии выговаривал генералу за организацию службы и обмолвился, что стрелять совсем не обязательно из револьвера, на гору можно и пушку затащить при желании… Понимаешь? На гору!.. Пушку!..

– Выходит, что сам подсказал? Но как они узнали?

– Но мы же знаем…

– Или сам Ширинкин?

– Давай не будем исключать любую, самую сумасшедшую версию.

– Не будем, но тогда становится совсем страшно…

– Знаешь, что мне всё это напоминает? След на мокром песке на берегу. Вот он вроде отчетливый и понятный, но проходит минута, и контуры оплывают, искажаются, а потом набегает лёгкая волна, и от следов остаются еле заметные лунки, уже вообще ни на что не похожие…

Сильные женщины у престола

Возок бодро летел по заснеженной Неве, превратившейся в это время года в один сплошной мост, по которому даже запустили трамвай[77]. Зимнее солнце, еле-еле приподнявшееся над горизонтом и уже готовящееся нырнуть обратно, старалось за это короткое время максимально насытить землю светом, от чего было нестерпимо больно глазам. Отражаясь от ослепительно белого снега, солнечный свет просверливал даже прикрытые веки и буквально жалил зрачки, привыкшие к полусумраку закрытых, законопаченных на зиму помещений.

Может быть, из-за этого яркого сияния, а может быть, из-за собственных мыслей пассажир возка ёрзал на подушках и морщился, как от зубной боли. Увешанный угловатыми орденами мундир топорщился под тяжёлой шубой и врезался в тело под самыми неожиданными углами. Пассажиру возка в этот морозный день неудобным было абсолютно всё.

Двадцать лет назад Манифестом императора Александра III от 14 марта 1881 года он был назначен регентом, «правителем государства» на случай кончины императора до совершеннолетия наследника престола Николая Александровича, а также в случае кончины или недееспособности последнего. И вот теперь, глядя на него, брата покойного императора и дядю ныне действующего совсем не так, как ему хотелось, и думая совсем не о том, что полагалось думать в таких случаях, про этот пыльный манускрипт вспоминали все кому не лень.

«Как было хорошо, пока был жив Саша! – думал про себя великий князь Владимир Александрович, с раздражением оглядывая угрюмые стены Петропавловки. – Как было просто и спокойно! Никто не просил принимать щекотливые решения. Никто не приставал с просьбами и не мучил подозрениями. Всё, что было неприятно, но необходимо, делал брат, император Александр III, а если он что-то пропускал, так на то его императорская воля, и можно было всегда пожать плечами и сослаться на решение самодержца»[78].

Владимир Александрович, несмотря на представительную внешность и громоподобный голос, вполне подходящий для публичных собраний, политику не любил. Точнее, он любил её ровно до того момента, пока она не мешала более приятным занятиям – великий князь был большим знатоком кулинарии и охоты. Кроме того, он был президентом Академии художеств, поклонником живописи и литературы, охотно рисовал сам и окружал себя артистами, певцами и художниками, первым финансировал заграничные балетные турне Дягилева. Иными словами, старался держаться подальше от власти, поближе к кухне.

Политиком негласно считалась его супруга – Мария Павловна, в семье – Михень. Урожденная герцогиня Мекленбург-Шверинская так и не соизволила перейти в православие, что не мешало ей занимать исключительно высокое положение в высшем обществе и содержать двор, превосходивший императорский своим великолепием и размерами.

Амбициозная, хваткая, умеющая подать себя в свете и в дипломатическом корпусе, она была очаровательной хозяйкой. Ее приемы, заслужившие репутацию блестящих, пользовались популярностью при европейских дворах. «Должно сознаться, – писал А.А. Мосолов, – великая княгиня знала свое “ремесло” в совершенстве. Двор ее первенствовал в Петербурге. Приемы и балы славились продуманностью и великолепием, этот двор был продолжателем “большого стиля” эпохи Александра II, к столу приглашалось до 1000 человек».