Император Наполеон

Очевидец этой церемонии англичанин Хобхаус (адвокат и близкий друг Д. Г. Байрона), оставшийся после бегства Людовика XVIII в Париже, вспоминал: «Мы увидели зрелище, великолепие которого не поддается описанию. Монарх, увенчанный белым плюмажем, восседал на троне, казавшемся сверкающей пирамидой из орлов, оружия и военных мундиров. Огромное пространство было заполнено солдатами, окруженными столь многочисленной толпой, что склоны с двух сторон являли собой ковер из человеческих голов. Сам император, обстановка праздника - все способствовало тому, чтобы вызвать у нас невыразимое восхищение открывшимся нашему глазу зрелищем»[1644].

Нет, одна деталь, вызывающе несозвучная торжеству империи, удивила, если не сказать уязвила, народ и армию: Наполеон был в коротком белом плаще и белых атласных штанах, в черной шляпе с белыми перьями, с прической a la Ренессанс и в туфлях, как у принца из семьи Бурбонов. Император старался всем своим видом подчеркнуть мирный, праздничный характер торжества, но не учел, что народ и армия воспринимают его таким, каким он запомнился в годы его мировой славы: государь - воин в скромном мундире и легендарной в своей скромности треуголке, а тот наряд, в который он теперь облачился, делал его в глазах собравшихся оскорбительно похожим на ненавистного Людовика XVIII.

Впрочем, несмотря на этот «не свой» наряд, Наполеон вновь стал самим собой в тот момент, когда приступил к раздаче знамен и орлов. Сорвав с себя «бурбонский» плащ, он по-мальчишески, в два прыжка, соскочил с трона и устремился к эспланаде. Там, перед стройными рядами своих солдат, он словно преобразился из монарха в «маленького капрала», т. е. - для тех, кто так его называл, - величайшего полководца всех времен и народов. Вызывая к себе по очереди каждую воинскую часть, император приветствовал ее солдат одной - двумя фразами, иногда даже шуткой, и вручал им трехцветное знамя с медными орлами. Последними, чеканя в марше шаг, к нему подошли его любимые «ворчуны» Старой гвардии. Их грозный вид заметно порадовал Наполеона. «Солдаты императорской гвардии! - обратился он к ним. - Клянетесь ли вы превзойти самих себя в предстоящей кампании и скорее умереть, чем допустить, чтобы чужеземцы диктовали вашей родине свои законы?!» «Клянемся!» - ответил ему многотысячный, исполненный вдохновения клич. «Когда они проходили маршем перед императором, глаза их сверкали мрачным огнем, - вспоминал о тех минутах очевидец, один из вождей либералов герцог Ахилл де Брой. - Казалось, что с губ их вот - вот сорвется “Morituri te salutant...”»[1645]

. А вот что пишет об этом английский историк Эдит Саундерс: «Маршируя тысячами с удивительной точностью под гром барабанов и рев орудий, они казались ужасной и несокрушимой силой. Именно на этот эффект и был рассчитан парад; он был спланирован так, чтобы внушить уверенность, и даже сам Наполеон усмотрел в нем предвосхищение победы»[1646].

Вполне возможно, что на Марсовом поле 1 июня Наполеон ощутил именно такое предвосхищение победы над внешним врагом. Но внутри страны его не устраивали и раздражали притязания либеральной оппозиции. Из двух законодательных палат одна, верхняя, - Палата пэров - казалось бы, должна представить собой эталон единомыслия с императором. Ведь все ее 117 членов были назначены им: среди них - и все его четыре брата, и пасынок Евгений, и дядя кардинал Феш, и его верные министры и чиновники (Камбасерес, Лебрен, Коленкур, Маре, Годен, Роже Дюко, Ласепед, Декре, Савари, Лавалетт, Тибодо и др.), и военные (11 маршалов: Даву, Сюше, Ней, Массена, Лефевр, Сульт, Брюн, Монсей, Журдан, Келлерман, Мортье; генералы Друо, Камбронн, Жерар, Лабедуайер, Рапп и др.)[1647]. Но даже эта палата амбициозно добивается «улучшения» Конституции в пользу пэров. Что же касается депутатов нижней палаты, то они, «обуянные страхом перед диктатурой» (по выражению Вильпена), настойчиво требуют от императора повышения их статуса и расширения полномочий. Особенно активен в Палате депутатов ее вице - председатель М. Ж. П. Лафайет. «Должна ли эта палата называться представительством французского народа, - язвительно запрашивал он коллег, - или наполеоновским клубом?»[1648]

7 июня Наполеон в своей тронной речи раздраженно одернул парламентариев обеих палат: «Конституция объединяет нас всех. Перед лицом угроз нашему отечеству извне она должна быть нашей путеводной звездой <...>. Не будем уподобляться Византии, которая, теснимая со всех сторон варварами, стала посмешищем для потомства, занявшись отвлеченными дискуссиями в тот момент, когда таран разбивал ворота ее столицы»[1649]. Парламентарии выслушали императора (не без обиды на то, что он сравнил их с византийскими горе - политиками), но, как мы еще увидим, не смирились со своим подневольным, на их взгляд, статусом.