Император Наполеон

12 апреля Наполеон вместе с Гортензией посетил Мальмезон[1666]. Там он любовался садами, которые считал «творением Жозефины»: ведь она увлеченно выращивала к компании со своими садовниками каждое дерево в этих садах. «Как все это напоминает мне ее, - сказал он Гортензии. - Никак не могу поверить, что ее здесь больше нет...» Перед возвращением в Париж император прошел в комнату, где умерла Жозефина, и там долго пробыл один.

Минул апрель. За ним - май. Тем временем множились отовсюду поступавшие к Наполеону данные о самом главном: с разных концов Европы выступают в поход на Францию войска седьмой коалиции - русские, английские, прусские, австрийские, шведские, пьемонтские, неаполитанские... Наполеон внимательно отслеживал возможные маршруты их передвижений и соединений. Верный себе, он и на этот раз обдумывал такой план очередной кампании, чтобы удалось сочетать скоростные маневры с неожиданными ударами и бить союзные армии порознь. 11 июня он объявил, что завтра выезжает на фронт к своей Северной армии, которая сосредоточилась в районе г. Бомон, у границы с Бельгией.

В этот день, последний перед отъездом на войну, император получил исчерпывающую (устную и письменную) информацию - от своего секретаря К. - Ф. Меневаля, только что вернувшегося из Вены, и от директора почт А. М. Лавалетта - о том, что императрица Мария-Луиза давно уже состоит в любовной связи с ее одноглазым камергером Нейпергом. Наполеон был потрясен до глубины души. Ведь он больше двух месяцев, день за днем, ждал ответа от императрицы на свое письмо к ней от 28 марта. Вот что значилось в его письме: «Добрая моя Луиза, я - хозяин всей Франции. Народ и армия переполнены энтузиазмом. Так называемый король бежал в Англию. Целыми днями я устраиваю смотры 25-тысячным войскам. Жду тебя в апреле!»[1667] И вот что он узнал теперь: его «добрая Луиза» - блудливая «мадам Нейперг»! Вечером 11 июля морской министр Декре застал императора в его кабинете сидящим у камина с низко опущенной головой-то ли дремлющим, то ли погруженным в глубочайшее раздумье. «Министр стоит молча и неподвижно, как вдруг Наполеон поднимается и восклицает: “Ну что ж, будь что будет!”»[1668]

.

3. Ватерлоо

Прощальный обед Наполеона с «мамой Летицией», братьями и Гортензией затянулся до позднего вечера 11 июня, а ранним утром 12-го император, оставив старшего брата Жозефа председательствовать на время своего отсутствия в Совете министров и взяв с собой младшего из братьев Жерома, помчался с гвардейским эскортом к войскам Северной армии. К вечеру 13 июня он прибыл в Бомон, где застал свою армию в боевой готовности.

О чем думал Наполеон по пути из Парижа к Бомону? Должно быть, прежде всего о том, что никогда еще феодальные коалиции не навязывали ему войну с такой непримиримостью, агрессией и мощью, хотя оснований для этого у седьмой коалиции было меньше, чем у любой из предыдущих шести. «До 1814 г., - справедливо отмечают Мишель Франчески и Бен Вейдер,-европейские монархи пытались оправдать свою враждебность к Франции якобы ее территориальной экспансией. В 1815 г. этот предлог рассыпается в прах. Франция вернулась в свои пределы и торжественно заявляет голосом своего императора о желании жить в мире со всеми соседями. Выбор своего политического строя касается только ее. Готовящийся крестовый поход, цель которого - новая реставрация Бурбонов, является чудовищным вмешательством во внутренние дела Франции; так считает даже парламентская оппозиция в Англии»[1669].

Действительно, левые парламентарии и независимая пресса, вроде газеты «Morning Chronicle», выступали в те дни с такими заявлениями: «Бонапарт принят во Франции как освободитель. Бурбоны потеряли трон по своей собственной вине. Было бы чудовищно воевать с нацией, чтобы навязать ей правление, которого она не хочет». И еще: «Английские патриоты считают, что государи континента объединяются не так против Бонапарта, как против духа свободы»[1670]

.

В чем же дело? Чем объяснялась сугубая, неистовая агрессивность седьмой коалиции? На этот вопрос исчерпывающе ответил Е. В. Тарле: «Кроме ненависти к завоевателю, кроме ужаса перед страшным полководцем и вечным победителем, теперь на Александра, Франца, Фридриха Вильгельма, лорда Каслри <...> - на всю эту реакционную правящую верхушку Европы действовала еще и тревога по поводу новых “либеральных” замашек вернувшегося Наполеона. Красный платок, которым обматывал себе голову Марат, был для европейских правителей более страшен, чем императорский золотой венец Наполеона. В 1815 г. им показалось, что Наполеон собирается именно “воскресить Марата” для общей борьбы <...>. И это еще более усилило и без того непримиримую их вражду к завоевателю»[1671].

Наполеон все это знал, хотя и не собирался «воскрешать Марата». Но в его реакции на агрессию в седьмой раз ополчившихся против него глав европейских монархий важным был и личный мотив: он возненавидел их всех и каждого из них за то, что они отняли у него жену и сына.