Император Наполеон

Разумеется, Наполеон энергично протестовал против каждой из репрессивных акций губернатора. При первом же визите Лоу в Лонгвуд император заявил ему прямо в лицо: «Я знаю, что вы способны на все. Самый недостойный поступок английских министров заключается не в том, что они выслали меня сюда, а в том, что они передали меня в ваши руки. Для нас вы представляете собой наибольшее зло из всех, которыми богата эта ужасная скала. Вы являетесь позором вашей нации, и ваше имя навсегда останется пятном на ее репутации!»[1954] Сразу после этого визита Наполеон поделился с Лас-Казом своим впечатлением о губернаторе: «Рожа настоящего висельника! Он глядел на меня глазами гиены, попавшей в капкан. Вероятно, он и есть мой палач»[1955]. А своему врачу О’Мира император сказал: «На столе между нами стояла чашка кофе, и мне показалось, что Лоу отравил его своим взглядом. Я велел Маршану выплеснуть кофе в окно»[1956].

С тех пор Лоу стал еще более мстительным. «Нас уверяют, - записывал Лас-Каз в дневнике 15 ноября 1816 г., - что сэр Хадсон часто недосыпает и, вскочив с постели ночью, начинает придумывать новые планы предотвращения побега Наполеона с острова»[1957]. Полномочные же комиссары великих держав на острове не вмешивались в конфликт между губернатором и его пленником.

Кстати о комиссарах. Их было трое: от России, Австрии и королевской Франции (Пруссия посчитала лишним присылать своего представителя в «логово сатаны»). Прибыли они на остров 18 июня 1816 г. Россию представлял граф Александр Антонович Рамсей де Бальмен - выходец (как и М. Б. Барклай де Толли) из шотландского рода, советник российского посольства в Лондоне. Австрийский император Франц I прислал на Святую Елену в качестве надсмотрщика за своим зятем барона Игнаца Лоренца фон Штюрмера - дипломата из «школы Меттерниха», как о нем говорили, исполнявшего важные поручения австрийского двора и в Париже, и в Петербурге. Наконец, от Бурбонов с полномочиями комиссара в «логово» сэра Лоу прибыл маркиз Клод - Марэн - Анри де Моншеню - бывший роялист - эмигрант, амнистированный при Наполеоне, «обозный генерал, даже не нюхавший пороха» (по определению императора)[1958].

Все комиссары, выполняя Парижский договор государств седьмой коалиции от 2 августа 1815 г., а также инструкции английского правительства, одобрили условия, в которых содержался Наполеон, как и усердие Лоу. При этом они подчеркивали свой статус высочайше уполномоченных наблюдателей и вызвались пожаловать к Наполеону в Лонгвуд с официальными визитами. Наполеон отказался принять их как официальных лиц, но заявил о своей готовности общаться с ними как с лицами частными[1959]. «Что за нелепость присылать сюда комиссаров, не имеющих никаких обязанностей и ни за что не отвечающих? - удивлялся император. - У них не будет иного занятия, как слоняться по улочкам острова и карабкаться на скалы. Прусское правительство выказало более благоразумия и сэкономило деньги»[1960].

Поскольку комиссары предпочитали общаться с Наполеоном только как лица официальные и не иначе, они за все годы своего пребывания на острове так ни разу и не увидели императора, если не считать тех минут, когда кто-то из них мог издали лицезреть «пленника Европы» в подзорную трубу.

Такой авторитет, как Жильбер Мартино, признал «самым интересным из трех комиссаров и наиболее достойным доверия» графа Бальмена[1961]. Он один из всех «наблюдателей», позволял себе даже в депешах царю представлять «резиденцию» Наполеона в истинном свете: «Святая Елена - самое печальное, самое уединенное, самое неприступное место на свете, которое исключительно легко защищать и почти невозможно атаковать, место самое неприветливое, самое бедное»[1962]. Более того, Бальмен в одной из тех же депеш откровенно признался Александру I: «Что с первого мгновения на острове более всего поразило меня, так это то огромное влияние, которое этот человек, окруженный стражниками, скалами и безднами, все еще оказывает на умы. Все на Святой Елене ощущают его превосходство <...>. Англичане приближаются к нему с робостью, и даже те, кому поручено надзирать за ним, счастливы всякому его взгляду, слову, разговору. Никто не смеет обращаться с ним как с равным. Обреченный судьбой на унижение, не видя вокруг ничего достойного своего гения, он забавляется этим отношением к себе окружающих, намеренно возбуждая зависть одних и выказывая расположение другим»[1963].