Император Наполеон

К вечеру буря стихла. В 17 часов 49 минут 5 мая 1821 г. с бастионов Джеймстаунской крепости на острове Святой Елены грянул орудийный залп. То был сигнал: «солнце зашло - Наполеон умер»[2099].

Но, уже испустив дух, он все-таки еще раз, последний, изумил окружающих. Вот как воссоздал эту сцену, по рассказам очевидцев, Марк Алданов: «Граф Бертран тяжело поднялся с кресла и сказал глухим голосом:

― Император скончался...

И вдруг, заглянув в лицо умершему, он отшатнулся, пораженный воспоминанием.

― Первый консул! - воскликнул гофмаршал.

На подушке, сверкая мертвой красотой, лежала помолодевшая от смерти на двадцать лет голова генерала Бонапарта»[2100].

Луи - Жозеф Маршан, весь в слезах, принес хранившийся у него исторический синий плащ, в котором Наполеон был 14 июня 1800 г. в битве при Маренго, и накрыл им тело умершего. После этого в бывший кабинет императора, где теперь он лежал на смертном одре, вошли губернатор Лоу и офицеры английского гарнизона. Они, надо полагать, с облегчением прощально раскланялись перед покойником. Далее у Е. В. Тарле сказано так: «Затем были впущены Бертраном и Монтолоном и комиссары держав, которые теперь в первый раз своего пребывания на острове вошли в дом императора, не допускавшего их к себе»[2101]. Евгений Викторович ошибся: из трех комиссаров задержался на острове до смерти Наполеона только француз Моншеню (он-то и увидел императора впервые уже в гробу), остальные - и австриец Штюрмер (летом 1818 г.), и россиянин Бальмен (весной 1820 г.) - уехали с острова при жизни Наполеона.

Хоронили императора 9 мая в той самой долине Герания, под тремя плакучими ивами, как ему хотелось в том случае, если англичане не отпустят его из «логова» Хадсона Лоу даже мертвым[2102]. Оловянный гроб с его телом был запаян в другой (из красного дерева), а тот - в третий (со свинцовой оболочкой), и третий гроб - в четвертый (тоже из дерева, с железными шурупами). Когда это «четырехгробие» было доставлено солдатами 20-го полка из английского гарнизона к месту захоронения, Лоу не преминул и здесь продемонстрировать свою злобную въедливость. Он запретил обозначить могилу императора надгробной надписью «Наполеон», требуя, чтобы надписано было не иначе, как «Бонапарт». Бертран отверг его требование, и в результате могила осталась безымянной. «Может быть, и лучше так, - рассудил небезосновательно Д. С. Мережковский. - Здесь лежал больше, чем Бонапарт, и больше, чем Наполеон, - человек»[2103].

Весть о смерти на краю света всемирно прославленного изгнанника с невероятной для того времени быстротой облетела земной шар и сразу же стала обрастать множеством легенд, иные из которых живут и даже обретают новые доказательства сегодня.

К тому времени Европа уже многое знала о тяготах ссылки Наполеона и о церберском усердии X. Лоу. Постоянные ходатайства перед монархами Священного союза от Лас-Каза, Гурго, О’Мира, Летиции Бонапарт и даже папы римского Пия VII об освобождении или хотя бы о перемещении Наполеона в другое место с менее гибельными условиями настраивали европейское общественное мнение против инквизиторского режима на Святой Елене. В самой Англии росло недовольство правительством, взявшим на себя по отношению к великому императору роль тюремщика. Лорд Р. Каслри, дважды (в 1815 и 1818 гг.) подписавший резолюцию о пожизненном изгнании Наполеона, стал из-за этого крайне непопулярным в собственной стране: «Проклинаемый всеми подлец и тиран», - так заклеймил его величайший из англичан того времени, поэт лорд Д. Г. Байрон[2104]. Самоубийство Каслри летом 1822 г. (в приступе меланхолии он вскрыл себе вены) Джавахарлал Неру объяснял главным образом переживаниями по этому поводу[2105].

Что касается Хадсона Лоу, то он себя не убил, но у соотечественников (не говоря уже о французах) имел репутацию если не меньшего тирана, чем Каслри, то еще большего подлеца. Когда после возвращения с острова Святой Елены (уже после смерти Наполеона) на одной из улиц Лондона он был избит сыном Э. Лас-Каза, никто его не пожалел. Напротив, он умрет в безвестности, «всеми ненавидимый»; этот вывод Жильбера Мартино основан на мнении не только французов или таких немцев, как Генрих Гейне, но и авторитетных англичан - будущего министра и главы правительства Англии лорда А. Розбери, знаменитого юриста лорда А. Кемпбелла и (напомню читателю) герцога А. Веллингтона[2106].