Император-отрок: Историческая дилогия

– Анну, Анну! – дружно подхватили общий крик члены верховного совета.

Долгоруковы волей-неволей должны были присоединить за Анну и свои голоса.

Как раз в это время, когда уже окончательно выяснилось избрание большинства, в зале совета появились Андрей Иванович Остерман и знаменитый вития Феофан Прокопович, архиепископ новгородский. Остерман посмотрел вокруг своим рысьим взглядом и вдруг в момент, когда наступила тишина, закричал так, что его голос был слышен один:

– Да здравствует императрица Анна, самодержица всероссийская!

Голицын на своем месте весь так и вздрогнул, услыхав этот крик. Он был научен горьким опытом; он знал, что ему будут сперва благодарны, сначала поласкают человека, не способного быть фаворитом, а потом какой-нибудь сын конюха, русского или курляндского, через фавор оттеснит первого вельможу на задний план. Вельможество самостоятельного значения не имеет; при самодержавном государе значение человека зависит от степени приближения к нему, надобно же покончить, с этим, надобно дать вельможеству самостоятельное значение, при котором оно могло бы не обращать внимания на фаворитов.

– Высокое собрание! – Услыхал он слова Феофана Прокоповича. – Совершив столь важное дело избрания на всероссийский престол, пойдем же в дом Божий и вознесем молитвы Всевышнему о благоденствии государыни нашей.

– Постой, постой, – остановил его князь Дмитрий Голицын, – государыню мы избрали, но, воля ваша, только надо и себе полегчать.

– Как полегчать? – послышался вопрос.

– Да так, чтобы воли себе прибавить! – ответил Голицын.

Опять воцарилась тишина. В словах князя Дмитрия Михайловича все увидели что-то новое, но не соображали, что именно.

– При Екатерине от Меншикова мы зло терпели, – медленно заговорил Голицын. – Уж он ли не мудрил над всеми! А что такое Меншиков? Худородный выскочка из посеянных великим Петром плевел. Так неужто и впредь терпеть то же? А ведь мы, здесь собравшиеся, – народ всероссийский, так и нам право принадлежит государево дело править. Что Меншиков? Ежели бы у Монса[1] голова уцелела, так по смерти великого Петра он над нами владычествовал бы, и мы все ему должны были бы повиноваться и кланяться. Вот о чем я говорю: чтобы не были мы, отечества радетели, в загоне. Ежели избрали мы герцогиню Курляндскую российской империи повелительницей, так должно ей условия поставить, на которых она бы российским государством правила и народ наш своими претензиями не обижала.

– Верно, верно! – закричали прежде всех верховники. – Нужно государыне условия поставить и в Митаву послать. Коли будет согласна, так и избрать ее.

Все члены верховного совета вполне поняли ту мысль, которую высказал князь Дмитрий Михайлович.

– Где Андрей Иванович? Где Остерман? – раздались восклицания. – Пусть он напишет пункты, он – мастер на это!

Но в зале заседания Остермана не было. Андрей Иванович провалился как сквозь землю еще при первых словах князя Дмитрия. Не было и Феофана Прокоповича. Вместо этого явился посланный им, который пригласил всех, кто был во дворце, в Успенский собор для слушания благодарственного Господу Богу молебствия по случаю избрания на царство Анны Иоанновны.

Огласилась Москва златоглавая радостным звоном: стар и млад спешили в храм Божий помолиться за избранную государыню. Большой Успенский собор не мог вместить всех желающих присутствовать на торжественном молебне. В соборе было душно, свечи едва горели от духоты. Духовенство во главе с Феофаном было в блестящих ризах, члены совета, сенат и весь генералитет в парадной форме и лентах. Вот молебен кончился; рослый, басистый протодиакон громогласно стал говорить многолетие: «Благочестивейшей, самодержавнейшей государыне нашей, императрице Анне Иоанновне – многая лета!» – громко и дружно раздалось в соборе… Певчие подхватили. Радость изобразилась на лицах у всех…

Но что случилось с верховниками? Они смутились; некоторые из них покраснели, другие побледнели и стали перешептываться между собою. Они поняли, что в самом же начале их делу был нанесен большой удар этим своевольством новгородского архиепископа. Тот народ, который они так смело представляли собою, уже слышал о новой государыне как о самодержице и принимал ее именно как таковую. Хитрый монах обошел умнейших из людей своего времени, но никто из верховников и не думал отступаться от борьбы.

В покоях князя Алексея Григорьевича Долгорукова в то время, когда происходило избрание на престол Анны Иоанновны, разыгралась тяжелая сцена.

– Господи, срам-то какой… Матушка, матушка, пожалей хоть ты крохотку меня, несчастную, злополучную! – вбегая к своей матери вся в слезах, проговорила княжна Екатерина, недавняя царская невеста.

– Что, что случилось, Катюша? – с тревогой спросила у нее княгиня Прасковья Юрьевна.