Император Павел I

Елагин относился к категории тех «исполинов чудаков, которые рисуются перед глазами нашими, озаренные лучами какой-то чудесности, баснословности, напоминающие нам действующие лица гомеровские; это живые выходцы из «Илиады», — писал П. Вяземский. Самобытные и талантливые, они смогли проявить себя в «век Екатерины», когда выше всего ставилась честь и национальная гордость. Их отличает высокое чувство собственного достоинства и долга, презрение к бытовым удобствам и даже к смерти. Во имя долга и чести они готовы на невзгоды и лишения, готовы отказаться от благополучия, чинов и самой жизни.»

«Предоставляя истории оценивать каждого по достоинству, — пишет П. Вяземский, — нельзя не согласиться, — что Орловы, Потемкины, Румянцевы, Суворовы имели в себе что-то поэтическое и лирическое в особенности. Стройные имена их придавали какое-то благозвучие русскому стиху. Нет сомнения, есть поэзия и в собственных именах».

В службе — честь! — говорят они. И Алексей Орлов выпрашивает как величайшую милость назначение в экспедицию русского флота, отправляющегося из Балтики в Средиземное море. Встретив турецкий флот, втрое превосходивший по числу кораблей российский, Орлов принимает решение — атаковать! «Турецкий флот атаковали, разбили, разломали, сожгли, на небо пустили, потопили и в пепел обратили и оставили на том месте престрашное позорище, а сами стали быть во всем Архипелаге господствующими», — докладывал он императрице.

К своей фамилии Орлов получает приставку Чесменский!

Григорий Орлов, фаворит Екатерины, просится генерал-губернатором в охваченную чумой Москву. Английский посол Каткарт пытается переубедить его. Сохранился ответ Орлова: «Все равно, чума или не чума, во всяком случае я завтра выезжаю; я давно уже с нетерпением ждал случая оказать значительную услугу императрице и отечеству; эти случаи редко выпадают и никогда не обходятся без риска; надеюсь, что в настоящую минуту я нашел такой случай и никакая опасность не заставит меня от него отказаться».

Поехал, облеченный особыми полномочиями. Благодаря энергичным мерам, смелости и самоотверженности уже в ноябре ему удалось справиться с паникой и страшной болезнью.

Другой фаворит, Григорий Потемкин, едет простым волонтером в действующую армию фельдмаршала Румянцева. Отличается в сражениях и получает звание генерала. Много делает он для повышения боеспособности русской армии и облегчения службы солдат. Непобедимый Суворов, сам прослуживший целых восемь лет солдатом в гвардии, сказал о нем: «Великий человек — велик умом, велик и ростом».

«Гений Потемкина парил над всеми частями русской политики, — писал адмирал Чичагов. — Он был способен, умен, предприимчив и отважен. Приобретение Крыма и Новороссии обогатили Россию, дав ей прелестные и плодородные земли».

Потемкин был патриотом в самом высоком значении этого слова.

Всемогущий фаворит наставляет сидящего у него на коленях внучатого племянника: «…во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем…» Когда мальчик подрос, фельдмаршал прикомандировывает его к одному из казачьих полков с приказом «употреблять в службу как простого казака, а потом уже по чину поручика гвардии».

Прославленный герой Отечественной войны генерал Н. Н. Раевский на всю жизнь запомнил наставления своего дяди.

Воин Васильевич Нащокин, которого побаивался и Суворов, «чтобы приучить молодую жену к воинской жизни, сажал ее на пушку и палил из-под нее». Над Нащокиным, который «никого не почитал не только высшим, но и равным себе», шутить опасались. Даже Потемкин позволил себе на его счет лишь невинную шутку. «Нащокин, — говаривал он, — даже о Господе Боге отзывается хоть и с уважением, но все-таки как о низшем чине». Так что когда Нащокина пожаловали в генерал-поручики (чин 3-го класса), светлейший заметил: «Ну теперь и Бог попал у Нащокина в 4-й класс, в порядочные люди!»

«…Государь Павел Петрович любил его, — писал А. С. Пушкин, — и при восшествии на престол звал его в службу. Нащокин отвечал государю: «Вы горячи, и я горяч; служба впрок мне не пойдет». Государь пожаловал ему деревни в Костромской губернии, куда он и удалился. Он был крестник императрицы Елизаветы и умер в 1809 году».

К таким людям принадлежал и Иван Перфильевич Елагин, который мог сказать: «Не знаю, чему дивятся в Вольтере. Я не простил бы себе, если б усомнился сравниться с ним в чем бы то ни было». Смолоду он был доверенным лицом у великой княгини Екатерины Алексеевны, но по подозрению в заговоре подвергся опале и был сослан. Екатерина, как могла, тайно помогала ему, а вступив на престол, произвела «Перфильича», как она его называла, в действительные статские советники и назначила «состоять при собственных делах».