Император Сухоруков

Оцколи зашушукались, потом вперед вышли двое: крепкий воин и сутулый старик. Остановились на бдительном расстоянии, но, хотя бы, на таком, что можно не драть глотку.

– Надоть щего? – бросил воин, хмуря брови и раздувая щеки.

– Чего ты желаешь, владыка низин? – дипломатично перевел дед.

– Я сделал дело, – приступил я к своей речи, которую готовил минут двадцать. – Оцколи ограбили мою деревню. Я разорил ваше село. Я доволен. Я готов не убивать ваших людей, что внизу. Но…

Молодой горец от этих слов залился нарочитым смехом. Хвост дернулся было покарать оцкольского хама, но я поднял руку: мол, не закончил еще.

– Но у меня есть пленные. Тащить их с собой лень. Я предлагаю вам выменять их: за каждого пленного – копье с наконечником из камня крови гор.

На таком выкупе настоял Глыба. Очень уж ценился такой камень у воинов.

Горцы пошушукались. Я махнул рукой, и мои стражи вывели вперед пленных.

«Оне верно сменуют! – шептал мне на ухо губастый оцколи. – Он тая бабица – жонка вождя! Сменуют».

«Бабицу» выставили вперед всех – оцкольские воины внизу сразу зашумели, заволновались. Горские парламентеры обернулись на возню своих и поняли, что пленных надо выкупать.

– Мы дадим тебе по копью за каждого пленного, – кивнул дед.

– И еще! – я поднял руку. – Возьмите из священного дупла вашу гваку и передайте мне ее в знак добрых намерений.

Мертвая тишина разлилась над горами.

– Ты не возьмешь в руки нашу святыню, – холодно отрезал старик, забыв про вежливое «владыка».

Я кивнул.

– Гваку будет нести один пленный оцколи. Когда мы уйдем из гор, я отпущу его домой.

Оцколи смотрели на меня зло. Они не могли принять решение.

– Если мы не договоримся, я куплю победу у моего бога кровью пленников, – кинул я на весы последний аргумент.

…Мы получили 16 отличных копий с наконечниками из камня крови гор (похоже, это был обсидиан, наверное, оцколи имеют доступ к какому-то месторождению этого минерала). Сейчас довольные стражники несли их в связках на плечах. А еще больше был доволен Глыба. Я понял, что плата за пленников была не слишком высокой, скорее, наоборот. Но генерал радовался, что добыча пойдет не на корм желтому червяку, не в закрома дворца, то бишь, в лапы моим ушлым дядюшкам – а его воинам. Больше-то копья девать некуда. Он радовался, как пацан: ведь именно главком предложил менять пленников на обсидиан. Вот ведь облапошил Недоноска!

Но я еще не решил, как поступить с добычей. Может быть, генерал рано радуется. Пока же я был счастлив, что просто жив. И все мои люди живы: только двое ранены, да еще один ногу сильно подвернул. Теперь не только я на паланкине тормозил движение.

Первое время, отступая, мы озирались с опаской на нависающие скалы. Ждали удара из каждых зарослей. Но обошлось. Видимо, оцколи очень переживали за свою святыню, которая покоилась сейчас в руках губастого «глупоеда». Мой спаситель шел спокойно справа от паланкина. Он был предельно доволен жизнью и улыбался каким-то своим мыслям.

– Оцколи! – окликнул я горца. – Какое твое имя?

– Мой проименован Ннака… прост Ннака.

Он любил недоговаривать – это я понял уже за несколько часов знакомства. Не стал объяснять, почему помог нам, отмолчался по поводу прически. Дело в том, что у Ннаки была выстрижена почти вся голова – только слева оставались спутанные волосы до плеч. Черный Хвост объяснил, что у горцев срезают часть волос в наказание за нарушение обычаев. Ему вообще этот оцколи не понравился сразу. Парня можно было понять – Ннака был ну совсем не красавец. Губастый, широколицый с заплывшими раскосыми глазами. Он не был толстым, но казался таким из-за одутловатого лица. Еще и «криминальная прическа». Когда мужичка развязали, вручили ему камень-гваку и позволили идти подле меня – Хвост пристроился чуть позади и глаз с горца не спускал.

– Ннака, а почему ты так странно говоришь?

– Володыко не спознават говорище оцколей? – прищурился пленник. – Людства все такомо говорлют.

Он прошел несколько шагов.

– Володыко, не забижнись. Но ты знават, что четланцы и оцколи – однородовы? Вашу пожитку удонизу, нашу – споверьху. Всея ражничь и есть. И говорище схоже. Токож у вашу есть всё, у нашу – пустень.

Ясно. Униженные и оскорбленные. Злые чужие забрали себе все кисельные берега, а они, хорошие страдают на голом каменище. Знакомая лексика. Опять же, удобно оправдать набеги на мои мирные села.

«Твои? – хихикнули из-за двери. – Вы уже на полном серьезе считаете эти земли своими, вашество?»

«Ну, а кто оспорит?» – хмыкнул я, да осекся, вспомнив, чего тут стоит моя власть. Вспомнил, алчных дядюшек, хмыкающих стражей, вспомнил, как «слушается» моих указаний Глыба… Похоже, вся моя «империя» пока: нянька, Соловушка, да Хвост. И то нянька еще под вопросом: кто кого больше слушается.