Император Траян

Децебал заметался. Сначала он начал просить у Траяна мира, но, поскольку римский император понимал таковой исключительно как сложение даками оружия и сдачу в плен самого царя, из переговоров ничего не вышло. С учётом сложившегося положения, решительности намерений римлян и возможностей их легионов предложение Траяна должно считать исполненным великодушия. В римском понимании, разумеется. Отвергнув условия римлян, Децебал «стал открыто собирать войска и призывать себе на помощь соседние народы, заявляя, что если они оставят его, то сами окажутся в опасности, и что если они вступят в войну на его стороне ещё до того, как на них обрушится какая-либо беда, то скорее и легче сохранят свою свободу, чем если они допустят гибель его народа, после чего они и сами, лишённые союзников, окажутся порабощёнными».[301]

Соседи, однако, скорее полагали, что, как раз поддержав Децебала, они навлекут на себя гнев Рима со всеми отсюда вытекающими печальными последствиями. Кроме того, достаточно очевидно было, что войну римляне ведут не с задунайскими и прикарпатскими народами вообще, а исключительно против дерзкого дакийского царя и его подданных, в недавнем прошлом немало зла Империи причинивших. Причём, ведь не римляне Дакию первыми потревожили, но варварский царь вторгся в их владения. Потому и решили соседи Дакии Рим лишний раз не дразнить. Да и разгром сарматской конницы в Нижней Мёзии стал впечатляющим примером и для них самих, и для прочих племён Карпато-Дунайских земель.

Не дождавшись помощи от соседей и не будучи уверен в успешном исходе предстоящего военного противостояния, Децебал решился на действительно отчаянные шаги, могущие только усугубить его и всей Дакии положение. «Терпя неудачи в открытом противоборстве, Децебал, однако, с помощью обмана и хитрости чуть было не погубил Траяна. Он послал в Мёзию нескольких перебежчиков, чтобы они попытались убить императора, так как тот, легко доступный в обычное время, и теперь, в условиях войны, допускал к себе для разговора любого желающего. Однако им не удалось это сделать, поскольку один [из них], вызвав подозрение был схвачен и под пыткой раскрыл весь заговор».[302]

Любопытно, что столетием с лишним ранее подобным образом германцы пытались остановить легионы Тиберия, неумолимо продвигавшиеся к Альбису (Эльбе). Тогда варвар из племени бруктеров покушался на жизнь римского полководца. Но попытка эта не удалась.[303]

К чести римлян, к подобному ведению войны они относились с величайшим презрением. Некогда, в далёком 279 г. до Р.Х., после их поражения от войск эпирского царя Пирра некий грек из его окружения предложил за деньги отравить могучего врага. Римляне не только брезгливо отвергли это подлое предложение, но и известили Пирра о замыслах его приближённого.[304] В 19 г., уже в эпоху Империи, вождь германцев-хаттов Адгандестерий предлагал Тиберию свои услуги, изъявляя готовность отравить Арминия, вождя германского племени херусков, за десять лет до этого истребившего в Тевтобургском лесу три римских легиона. Император дал подлому варвару достойный ответ, указав, что римский народ отмщает врагам, не прибегая к обману, и не тайными средствами, но открыто и силой оружия.[305]

Кем же теперь выглядел Децебал в глазах римлян? Понятно, что и ранее он симпатий у них не вызывал, но определённым уважением пользовался как мужественный, доблестный противник, искусный в военном деле. Теперь же он мог восприниматься просто как преступный, презренный варвар, ни толики снисхождения не заслуживающий.

Децебал тем временем, удручённый провалом плана истребления римского императора, как будто задался целью утвердить римлян в представлении о себе именно как о самом скверном в нравственном отношении человеке. Очередной раз прикинувшись готовым вести мирные переговоры, царь Дакии пригласил к себе одного из ближайших соратников Траяна Гнея Пинария Эмилия Цикатрикула Помпея Лонгина. О самом высоком статусе Лонгина говорят занимаемые им должности: он был консулом в 90 г., наместником Иудеи в 86 г., Верхней Мёзии — в 93 и 96 гг., Паннонии — в 97–98 гг. Участвовал Лонгин и в войнах с даками. В 88 году он под знамёнами Теттия Юлиана бился в победном для римлян сражении при Тапе, в 101–102 гг. был одним из главных римских военачальников в I Дакийской войне. Но, главное, он входил в круг тех, кого Траян считал своими друзьями. И в начинающейся войне Лонгин возглавлял немалую часть римского войска, и Децебал полагал его для себя весьма опасным.[306]