С. Шнурбайн усматривает несомненную связь между практически одновременным оставлением римскими войсками, кроме Оберадена, небольшого (3, 3 га) лагеря Рёдген на Веттерау и крупного (минимум 12 га) лагеря в Данштеттене на Верхнем Рейне: «Для разделенных по прямой примерно пятьюстами километрами римских опорных пунктов обнаруживается близкая по времени дата эвакуации, что с полным основанием приводит к выводу о грандиозном, охватившем все стоявшее в Германии войско мероприятии, которое должен был начать Тиберий после принятия на себя главнокомандования».[333]
По словам Веллея Патеркула (11. 97. 4), Тиберий в это время почти добился приведения Германии в положение обычной провинции (in formam раепе stipendiariae redigeret provinciae). Однако передислокация войск должна была не только обеспечить более надежную оккупацию междуречья Рейна и Эльбы: хотя из маршевых лагерей и опорных пунктов римлян в этом регионе пока найдена лишь малая часть (большие надежды сейчас возлагаются на аэрофотосъемку), общая картина представляется достаточно очевидной: армия передвигалась ближе к очередному театру военных действий. Наступательный характер римской военной доктрины этого времени подтверждается даже конструкцией легионных лагерей и фортов — они строились исключительно из дерева, земли и кирпича-сырца, т. е. имели временный характер, а само их расположение отвечало целям дальнейшего наступления. По словам К. Уэллса, тогда римские командующие еще не думали о строительстве линий оборонительных сооружений — у них полностью отсутствовал «психологический комплекс “линии Мажино"» (the Maginot line mentality).[334]Немедленный переход в наступление, тем не менее, не предусматривался: на примере кампаний 12-9 гг. до н. э. римляне убедились, что новый мощный натиск требовал как минимум столь же фундаментальной подготовки, а также спокойствия на других границах Империи.
В последнее десятилетие до н. э. положение на Востоке осложнилось, что было чревато нарушением баланса сил, признанного римско-парфянским соглашением 20 г.[335]
до н. э., и ставило под угрозу всю программу дальнейших завоеваний Рима. Изменение ситуации было вызвано в основном постепенным уходом Армении из-под римского контроля. Чтобы исправить положение, Август вознамерился направить на Восток Тиберия, предоставив ему перед тем трибунскую власть на пятилетие.! Однако Тиберий, вместо того чтобы урегулировать дела на Востоке и вновь заняться европейскими, неожиданно заявил о своем намерении удалиться в частную жизнь и, с большим трудом добившись разрешения Августа, отправился в добровольное изгнание на облюбованный им давным-давно Родос. О причинах столь неожиданного поступка строили предположения уже древние авторы,[336] но сама история продолжает оставаться темной. Политические последствия шага, который мгновенно низвел второго в государстве человека до положения фактического изгнанника, серьезно опасавшегося за свою жизнь (Suet. Tib. 11. 2), были очень важны, поэтому проблема добровольной отставки тридцатишестилетнего Тиберия не могла не заинтересовать исследователей. Некоторые из них предпочитают придерживаться античной традиции. Так, М. Гельцер, констатируя, что в свое время римская публика предполагала все, что приходило ей в голову, сам считает главной причиной происшедшего ненависть Тиберия к Юлии.[337] Дж. Корбетт, полагая, что отчасти решение Тиберия действительно можно объяснить раздором с Юлией, склоняется к тому, что пасынок императора был искренен, ссылаясь на свою усталость от службы и желание отдохнуть: «Если учесть его энергичную деятельность и несчастливый брак, мы действительно не можем, не принимать во внимание такую возможность».[338] П. Саттлер предположил, что Тиберий удалился из-за нежелания Августа усыновить его.[339] Однако всем этим соображениям возможно противопоставить достаточно веские контраргументы. Так, Р. Сигер указывает, что уход Тиберия от дел объяснять разрывом с Юлией нельзя уже потому, что к тому времени он был уже свершившимся фактом, так что Тиберию не было никакой необходимости удаляться на Родос, чтобы избегать ее.[340] Обидеться на то, что Август не усыновлял его, Тиберий не мог уже потому, что, во-первых, подобное усыновление противоречило бы римскому праву, так как Тиберий был мужем дочери Августа, а, во-вторых, усыновление поставило бы Тиберия в положение других приемных детей принцепса, т. е. несовершеннолетних Гая и Луция.[341]