Император Всероссийский Николай II Александрович

Речь 17 января отразила политическое кредо молодого монарха. Но она же продемонстрировала, что русское общество далеко не едино в своих верноподданнических чувствах. Депутаты ехали в Петербург, не зная, что услышат от царя. Большинство из них опасалось нового витка либеральных преобразований, так что для них речь императора прозвучала успокоительно. Но были и те, кто счел сказанное царем оскорблением в собственный адрес. Особенное негодование вызвало выражение «бессмысленные мечтания». В написанном варианте речи вместо слова «бессмысленные» стояло гораздо более подходившее к ситуации слово «беспочвенные», и император то ли оговорился, то ли пожелал усилить впечатление, но для русских либералов раздавшаяся с высоты престола уничижительная характеристика всех их устремлений звучала неприемлемо. Раздражены были и многие сановники, члены Государственного совета, министры. Раздражены не сутью, не смыслом слов царя, а той формой, в которую она была облечена. Если манифест Александра III призывал к единению общества и правительства, здесь, в словах Николая II, прозвучало нечто противоположное.

Реакция последовала сразу же. Уже к вечеру по Петербургу распространилось два совершенно разных описания этого события. Одни говорили, что речь императора «была сказана твердым и довольно суровым голосом. После произнесения этих слов государь повернулся и пошел назад к дверям, из которых вышел. Дворяне, мимо которых он проходил, кричали ура, представители земств молчали». Другие рассказывали иное: «Вышел офицерик, в шапке у него была бумажка; начал он что-то бормотать, поглядывая на эту бумажку, и вдруг вскрикнул «бессмысленными мечтаниями», – тут мы поняли, что нас за что-то бранят, ну к чему же лаяться».

Речь была опубликована, а вслед за этим появилась прокламация: «Вы сказали Ваше слово; вчера мы еще совсем не знали Вас; сегодня все стало ясно; Вы бросили вызов русскому обществу, и теперь очередь за обществом, оно даст Вам свой ответ». Этим ответом либеральной и тем более радикальной интеллигенции стал новый рост революционных настроений и антиправительственной агитации, идущее крещендо пренебрежительное отношение к монарху.

Впрочем, дело было не только в самой речи. К этому времени Николай II сумел зарекомендовать себя интеллигентным и обаятельным правителем. Его мягкость и приветливость резко контрастировали с более резкой манерой поведения, свойственной его отцу. Более того, его первые шаги казались отступлением от традиций прошлого царствования. В день свадьбы он приказал убрать выстроенные шпалерами (так называли шеренги войск, выстроенные по обеим сторонам пути следования высочайших особ) войска. Так что при проезде императорской четы от Зимнего до Аничкова дворца народ, пришедший посмотреть на свадьбу, мог свободно тесниться вокруг царских саней. Зарубежные газеты особенно отметили этот «красивый и смелый жест» молодого монарха. Затем последовало увольнение генерал-губернатора Царства Польского И. В. Гурко, проводившего русификаторскую политику, и милостивый прием делегации польского дворянства. Еще более смущающими для консерваторов были новогодние награды и назначения, когда, среди прочих, отмеченными оказались те лица, которых не жаловал Александр III. Все это привело к тому, что с новым императором связывались самые затаенные надежды. В нем видели реформатора, способного круто повернуть руль российской государственности.

Сказанная 17 января речь была огромным диссонансом с этими настроениями, ушатом холодной воды на разгоряченные головы. Она настолько не соответствовала сложившимся представлениям об императоре, что сразу же пошли разговоры, что автором ее был кто-то другой, а царь лишь уступил настояниям. Составителями называли министра внутренних дел И. Н. Дурново, обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева, известного своим консерватизмом дядю царя великого князя Сергея Александровича… И хотя довольно быстро выяснилось, что Николай II собственноручно написал сказанные им на приеме строки, и ближайшее окружение до последнего момента даже не знало, что он собирается говорить, отголосок неверия современников в самостоятельность императора до сих пор встречается в научной и учебной литературе.