Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

Один иностранный генерал за обедом у Суворова без умолку восхвалял его, так что даже надоел и ему, и присутствующим. Подали прежалкий, подгоревший круглый пирог, от которого все отказались, только Суворов взял себе кусок.

– Знаете ли, господа, – сказал он, – что ремесло льстеца не так-то легко. Лесть походит на этот пирог: надобно умеючи испечь, всем нужным начинить в меру, не пересолить и не перепечь. Люблю моего Мишку-повара: он худой льстец.

* * *

Кто-то заметил при Суворове про одного русского вельможу, что он не умеет писать по-русски.

– Стыдно, – сказал Суворов, – но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски.

* * *

Суворов уверял, что у него семь ран: две полученные на войне, а пять при дворе, и эти последние, по его словам, были гораздо мучительнее первых.

(«Анекдоты о Суворове»)

* * *

Светлейший князь Александр Васильевич Суворов всегда требовал, чтобы оказывалось должное его званию уважение, и не стеснялся подчеркивать свое требование различными способами даже перед самыми близкими к престолу людьми. Так, например, случилось во время поездки Суворова к фавориту Екатерины II генерал-фельдцейхмейстеру Платону Александровичу Зубову, с которым он, кроме того, находился в родстве (дочь Суворова была замужем за братом Платона Зубова, Николаем).

Зубов позволил себе встретить старого полководца не в форме, а в домашней одежде. И это было Суворовым принято за неуважение.

На другой день Зубов приехал с ответным визитом к Суворову.

Суворов встретил его в одном нижнем белье.

* * *

Суворов придумал свою собственную гигиену, сообразно с которой и вел жизнь. Он ложился спать в шесть часов вечера, а вставал в два часа ночи и прямо из постели окачивался холодной водой. Обедал он в семь часов утра, употребляя самые простые кушанья, преимущественно щи, кашу, борщ, причем камердинер был уполномочен отнимать у него тарелку, если замечал, что Суворов допускает излишество. В таких случаях между ними происходил иногда спор. Суворов не отдавал тарелку и спрашивал камердинера: по чьему приказанию он это делает?

– По приказанию фельдмаршала, – отвечал камердинер.

– А! Ему надо повиноваться! – говорил Суворов и уступал.

Он никогда не носил теплого платья и лишь в сильные морозы накидывал на себя старую, изодранную шинель, носившую название «родительского плаща». Когда императрица подарила ему черную соболью шубу, он, отправляясь во дворец, возил ее на коленях, объясняя, что «не дерзает возлагать на свое грешное тело такой дорогой подарок». Выпарившись в бане, он прямо с полка бросался в реку или в снег, но в горнице любил и переносил страшную жару, приказывая до такой степени накалять печь, что около нее невозможно было стоять.

Однажды правитель его канцелярии, Фукс, закапал потом донесение, принесенное им к подписи фельдмаршала.

– Это не я виноват, ваше сиятельство, а ваша Этна, – оправдывался он, указывая на печь.

– Ничего, ничего, – отвечал Суворов, – в Петербурге подумают, что или ты до поту лица работаешь, или я окропил эту бумагу слезою. Ты потлив, а я слезлив.

В другой раз австрийский генерал Цах до того распалился в его кабинете, что не выдержал и снял с себя галстук и мундир. Суворов бросился его обнимать, говоря:

– Люблю, кто со мною обходится без фасонов.

– Помилуйте, – воскликнул Цах, – здесь можно сгореть!

– Что делать, – возразил Суворов, – наше ремесло такое, чтоб быть всегда близ огня, а потому я и здесь от него не отвыкаю.

* * *

Суворов любил все русское, внушал любовь к Родине и нередко повторял: «Горжусь, что я россиянин!» Не нравилось ему, если кто тщательно старался подражать французам в выговоре их языка и в манерах. Тогда подобного франта он спрашивал: «Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?»

* * *

– Знаешь ли ты, – спросил Суворов вдруг вошедшего к нему генерала М. А. Милорадовича, – трех сестер?

– Знаю! – отвечал Милорадович.

– Так, – подхватил Суворов, – ты русский, ты знаешь трех сестер: Веру, Надежду и Любовь. С ними слава и победа, с ними Бог!

* * *

Перед сражением при Рымнике принц Кобургский, командовавший союзными нам австрийскими войсками, сказал Суворову:

– Посмотрите, какое множество турок мы имеем против себя!

– Это-то и хорошо, – отвечал Суворов, – чем больше турок, тем больше будет замешательства между ними и тем удобнее можно их разбить. Все-таки их не столько, чтобы они нам заслонили солнце.

* * *

Суворов всегда радовался, когда войскам доставалась богатая добыча, но сам никогда не участвовал в ее разделе, говоря:

– К чему мне? Я и так награжден не по мере заслуг моих, но по величию благости царской.

В Измаиле подвели ему редкую лошадь, которой не было цены, и просили принять ее в память знаменитого штурма, но он отказался, сказав:

– Нет, мне она не нужна. Я прискакал сюда на донском коне, с одним казаком, на нем и с ним ускачу обратно.

Один из присутствовавших генералов заметил, что теперь он поскачет с тяжестью новых лавров.

– Донец всегда выносил меня и мое счастье, – отвечал он.

* * *