Императорские фиалки

— Очевидно, может быть, — ответил Гафнер. — Но, выйдя на улицу…

«Это было на площади, на Сеноважной площади», — думал Недобыл.

…или, вернее, на площадь, — поправился Гафнер, — этот тихий человек пришел в ярость. Вероятно, обезумел от отчаяния, горя, ненависти, просто…

— …раскрыл нож, вернулся и заколол Новотного, — перебила Мария.

— Нет, ничего подобного он не сделал, — возразил Гафнер.

— Жаль, — сказала Мария, — а по-моему, так и надо бы такому злому человеку, как этот Новотный. Ну, что же он сделал? Поджег его дом?

— Нет, нечто гораздо более невинное. Но при его мягком характере даже этот невинный поступок поразителен. По воле случая перед домом Новотного мостили тротуар; если бы не это, может, ничего бы и не случилось. Но тут Пецольд с нечленораздельными, яростными возгласами подбежал к груде булыжников и стал один за другим швырять их в окна Новотного. Не успели люди опомниться, как он выбил все окна фасада. Сбежались мостильщики, возчики, они пытались его удержать, но он сопротивлялся с чудовищной силой, а когда подоспевший патруль надел ему наручники, он пинал патрульных и кусался. Но потом сразу сник и покорно пошел с ними.

— Как замечательно рассказывает пан журналист! — заметила тайная советница Стракова, когда Гафнер умолк. — Я прямо вижу этого человека, как в театре.

— Это его профессия, он должен уметь увлекательно рассказывать, на то он газетчик, — сказал тайный советник Страка.

Гафнер некоторое время молчал, а потом заговорил снова:

— Увлекательная история закончена. Когда Пецольда перевели в Новоместскую тюрьму, я пришел к нему сообщить, что нашел для него хорошего адвоката, который надеялся выручить Пецольда, доказав, что он действовал в припадке помешательства.

— Ну, это не так-то просто, — возразил доктор прав Гелебрант. — Не будь у этого человека судимости, такой путь сулил бы известную надежду на успех. Но я поступил бы иначе. Надо было убедительно доказать, что Новотный — человек жестокий, беспощадный. А еще лучше, что, пока семья Пецольда жила в его доме, он обольщал его жену, покушался на ее честь. Это было бы для Пецольда замечательным смягчающим вину обстоятельством. Не насильник ли этот Новотный? А может, развратник или пьяница?

— Наверное, пьяница, — решила Мария Шенфельд. — Я представляю себе его каким-то… как это сказать? Ein Unget"um.

— Чудовищем, — подсказала тайная советница Стракова.

— Все это обсуждать не стоит, — ответил Гафнер. — Выяснилось, что Пецольд ни в каком защитнике не нуждается.

— Его освободили? — оживленно спросила Гана.

— Нет, он повесился.

Столь неожиданное завершение истории Пецольда произвело на всех огромное впечатление. Раздались испуганные, сочувственные возгласы. Мария тихонько плакала, а тайная советница Стракова вынула из сумочки кружевной платочек и, слегка притрагиваясь к мокрым глазам, растроганно прошептала:

— Ах, какое несчастье! И откуда только берется столько горя?

А Гафнер медленно, во второй раз за этот день, обернулся к Недобылу, который побагровел, впервые услышав о самоубийстве Пецольда, и добавил:

— Так это было, пан Недобыл?

Все взгляды обратились к Недобылу. А он выпрямился, казалось, даже вырос — тяжелый, пылающий от злобы и ненависти, жгучей боли и обиды на несправедливость:

— Да разве я виноват в этом? Откуда мне было знать, что этот человек повесится?

— Господа, господа, ради бога, только без скандала! — чуть не плача, умоляла Гана. — Только без скандала! Конечно, никто в этом не виноват! Господа, успокойтесь!

— Так это вы — пан Новотный? — спросила Мария, с интересом и удивлением глядя на Недобыла.

— Да, я! Я тот самый преступник! — воскликнул он, показывая всем ладони своих больших, мозолистых рук. — Я — преступник, вот этими руками создавший предприятие, где кормится шестьдесят человек, шестьдесят отцов семейств. Вы — социалист, пан Гафнер, заступаетесь за бедных людей; скажите, сколько бедняков вы прокормите своей болтовней? Покажите-ка свои ручки, нет, нет, покажите, пусть все видят, кто работает руками, а кто только языком. Где вы были, что делали, когда я изо дня в день, в холод и жару, под дождем и снегом возил товары из Рокицан в Прагу и из Праги в Рокицаны? А где вы были, что делали, пока я долгие годы создавал свое предприятие, работал от зари до зари, с утра до ночи вертелся как белка в колесе? И вы, вы осмеливаетесь упрекать меня за то, что я выселил из своего дома одно из этих шестидесяти семейств и одного из своих возчиков, уголовника, не принял обратно на работу? За что его посадили в тюрьму? За то, что он с другими рабочими бунтовал против нас, против принципалов, против работодателей, против меня, против Борна, против Смолика, против всех, кто что-нибудь предпринимал, вместо того чтобы пропивать и проматывать свои деньги с девками.

— Пан Недобыл! — хватаясь за голову, перебила его взволнованная, пришедшая в отчаяние Гана.