Императорские фиалки

— Еще года нет, как схоронили. Что поделаешь, перешью платье сироткам, — ответила старуха. — Изволите знать, сударыня, сноха моя, Фанка, работала на уксусном заводе, а это вредно для груди, у моего покойного сына Матоуша, пока он там работал, тоже все время грудь болела. И Карел — это мой внук — работал на уксусном заводе. А как Фанка глаза закрыла, я и подумала, не дело, чтобы этот завод всю мою семью сгубил, и упросила одного знакомого десятника взять парнишку в ученье. И что вы скажете, сударыня, мальчишка был зеленый, тщедушный, а стал работать на свежем воздухе, щеки у него налились, так и цветет. Уж я не нарадуюсь, глядя на него. Не пойму, сударыня, никак в толк не возьму, что за люди теперь пошли, совсем не те, что прежде, не знаю, с чего это, но не те! В молодости я тоже работала на уксусном заводе, а посмотрите, сударыня, повредило мне это? Не повредило, а ведь тогда работали по шестнадцать часов, а сейчас только четырнадцать. Люди стали какие-то квелые, не выдерживают. Но я-то, слава богу, здорова, смогу прокормить и воспитать сироток. Сударыня и не представляет, сколько они могут съесть и сколько одежды измызгать, на них все так и горит. Валентина, сейчас же вылезай из лужи!

Под конец Гана подарила девочкам игрушки, лежавшие на дне корзины, и уехала домой несколько озадаченная, задумчивая.

Дети грязные, но крепкие, как огурчики, — рассказывала она за обедом Борну, — старуха вертится волчком, стирает на приличных людей и, наверное, неплохо зарабатывает. Живут они в прекрасном месте, в вишневом саду, жаль, он не цветет сейчас, рядом старый дом, разрушенный, но обворожительный.

— Словом, Гафнер порядком преувеличил, не так ли? — заметил Бори.

— Конечно, преувеличил. Я готовилась увидеть невесть какую нужду, а на самом деле этим людям, если учесть их потребности, живется не так уж плохо… A propos[53], хорошо бы опять пригласить Недобыла, пусть убедится, что мы на его стороне и не сердимся за то, что он отчитал этого Гафнера.

Глава третья КОГДА ПАЛИ СТЕНЫ

1

Так же, как падают разделявшие

нас кирпичные и каменные стены,

пусть падут любые преграды между

нами — политические и какие бы то ни было.

«Народни листы», 2 апреля 1874 г.

Тому, на что рассчитывал Мартин Недобыл, к чему готовился с начала шестидесятых годов, о чем мечтал, когда ездил между Рокицанами и Прагой, что сделал ставкой всей своей жизни, купив «Комотовку», а впоследствии и «Опаржилку», суждено было осуществиться лишь спустя четырнадцать лет: в начале семьдесят четвертого года городское управление Праги купило у военных властей на снос большую часть городских стен, начиная от так называемых Конских ворот в конце Вацлавской площади — к Новым, затем к Поржичским воротам и далее — вплоть до правого берега Влтавы. Решение сровнять с землей это древнее, растрескавшееся от времени сооружение, разобрать бастионы, тупыми углами вклинивавшиеся далеко в окрестности, снести и вывезти эти огромные массы камня и земли, издавна поросшие кустами и деревьями, утоптанные поколениями пражан, гулявших там по воскресеньям, — решение снести пражские стены было окончательным. Неясен был только вопрос, что устроить на этом месте: разбить красивые парки, как того хотели жители Праги, или возвести жилые дома и проложить улицы, на чем настаивало городское управление, старейшины общины.

Волнение, вызванное конфликтом эстетических чувств с практическими, финансовыми мотивами, было огромное. Поскольку здесь играли роль и санитарные соображения, в борьбу ввязались и врачи. Сначала Общество немецких врачей в Праге составило и послало пражскому магистрату пространный меморандум, в котором на пятидесяти густо исписанных страницах приводились убедительные, подтверждаемые точными статистическими данными доказательства того, что в городах, не имеющих достаточного количества садов, смертность гораздо выше, чем в городах, обеспеченных ими. Чтобы не ударить лицом в грязь перед немецкими коллегами, чешские врачи составили еще более пространный меморандум, в котором на ста густо исписанных страницах утверждали то же самое, но более возвышенным слогом. Правда, стены, снос которых подготовляется, говорилось, кроме всего прочего, в этом достопримечательном документе, сжимали нашу матушку-Прагу железным панцирем, как сказал поэт, и потому с незапамятных времен были для всех исконных пражан сучком в глазу; но они имели то преимущество, что на их вековых хребтах росла зелень — немного кустарника, травы и деревьев, так что пражане, выйдя погулять на городские валы, хоть там могли подышать ароматом цветов и насладиться сенью лиственных крон.