Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг.

Более забавными, чем выдающимися, были лаборанты по электричеству – Рыбкин[155] и по химии – Остропятов. Первый – маленький, с большой головой и лепечущим голоском, а второй – грузный, вялый и рассеянный. Первый всегда чистенько одетый, а второй – грязноватый. Между собою они были большими друзьями, и оба чрезвычайно боялись своих начальников-профессоров (Петровского и Колотова), которые к ним относились не столько с уважением, сколько со снисходительностью. Они, по-видимому, невысоко ценили способности своих лаборантов. Нелегко было Рыбкину и Остропятову с нами, и они решительно не знали, как нас держать в порядке – приказать не прикажешь, уговорить не уговоришь. Им хотелось всем угодить, и все рвали их на части. Только Остропятов начинает объяснять одному сбивчиво и запутанно, как его зовут с другого конца лаборатории. Вместо того чтобы закончить объяснение, он его прерывает и бросается к другому столу. Первый, конечно, недоволен и его зовет, и та же история повторяется со вторым. Все объяснения перепутываются, и получается полная чепуха. К концу занятий бедняга был таким уставшим, что ничего не соображал, а мы были им недовольны. Рыбкин был сама вежливость и скромность. Объяснения давал нежным и вкрадчивым голоском, но они тоже носили путаный характер, да и он при этом так конфузился, что мы предпочитали его не беспокоить и обращались к самому профессору. Главными обязанностями обоих лаборантов было приготовлять лаборатории для наших работ и затем все убирать. Кроме того, Остропятов должен был смотреть, чтобы мы по неопытности не устроили опасного взрыва, что иногда и случалось. Остропятов давно умер, а Рыбкин, видимо, жив и продолжает до сих пор служить в Минном классе. По крайней мере года два тому назад в какой-то русской газете появилась заметка, что «профессор» Рыбкин, преподающий в Минном классе в Кронштадте, праздновал 50-тилетие своей учебной деятельности.

Был у нас и еще один выдающийся преподаватель, это лейтенант А.М. Щастный[156]. Он читал радиотелеграф. В тот период это дело быстро развивалось. Минный класс до известной степени был его колыбелью, так как в конце прошлого столетия, профессор Попов[157], преподаватель класса, производил в его лаборатории первые опыты передачи звуковых волн. Его опыты дали блестящие результаты, но, к сожалению, по каким-то причинам им не дали практического применения. Поэтому гр. Маркони, осуществивший на практике радиотелеграфирование, считается изобретателем его.

Благодаря А.М. Щастному, И.И. Ренгартену[158], П.Е. Стогову[159], А.А. Тучкову[160] и другим нашим офицерам радиотелеграфное дело на флоте приняло большое развитие и оказало большие ему услуги во время войны. Щастный был скоро назначен флагманским радиотелеграфным офицером флота, а впоследствии его сменил Ренгартен.

Много с нами приходилось возиться на практических занятиях по электротехнике инженеру Фролову. По нашему незнанию и неопытности мы ему много сожгли предохранителей и попортили моторов. Но многому и научились. У нас была своя электрическая станция, что давало нам возможность практиковаться в пускании в ход динамо-машин и переводе нагрузки с одной на другую, а также несении при них вахт.

Мы быстро втянулись в занятия[161]. Прошел незаметно октябрь, наступил ноябрь, а затем подошел и декабрь.

6 декабря было Царским днем, для военных этот день был тем более знаменательным потому, что выходили приказы с производствами и награждениями орденами. Поэтому те, кто мог ожидать, что будут награждены, чрезвычайно ждали этого дня. 6 декабря этого 1907 года я мог ожидать, что ко мне подойдет очередь быть произведенным в лейтенанты. Действительно, купив утром газету, в которой были высочайшие приказы с награждениями, я нашел там свою фамилию. Таким образом, я пробыл мичманом три года и десять месяцев. Пришлось пойти в «офицерское экономическое общество» и купить эполеты и погоны с тремя звездочками. Чувствовал я себя очень приятно. Хотя и мичманом не худо было быть, но все же казалось, что это недостаточно солидный чин, да и начальство часто смотрело на мичманов, как на каких-то мальчиков. Другое дело – лейтенант. Пусть ему тоже всего 22 года, но все же к нему уже нельзя не относиться с почтением. Теперь, на склоне жизни, как я был бы рад опять быть молодым мичманом и совсем бы не хотел быть произведенным в высшие чины.