Императорское королевство

Он замер с поднятой и чуть склоненной набок головой. Стоит как неподвижное изваяние, облитое красным светом, будто кровью. Выкрикнув, прислушивается к своему голосу.

Затихла было тюрьма, а сейчас ожила словно от прикосновения волшебной палочки. Ожила в бурном, вихревом темпе атаки. Петкович замер, а Юришич вздрогнул: какая же это атака, если она обращена назад, если людям остается единственное утешение, что они еще не погибли?

Еще Хорватия не погибла,

пока мы живы!..

На высокой ноте трубят трубы, звенит медь, гремят барабаны, глухо, как из подземелья. А подземелье это не что иное, как место гуляний в Зриневаце, и павильон среди платанов, и весь этот пестрый парк, наполненный мужчинами и женщинами, похожими на бабочек, раскинулся неподалеку от тюрьмы. Играет военный оркестр, рассевшиеся полукругом музыканты в солдатской форме по знаку дирижерской палочки забили в барабаны и ударили в литавры, задули в трубы, и понеслось в атаку попурри из военной музыки, стремительно сменялись ритмы и мелодии. Прозвучит несколько тактов одного марша, а другие уже замирают, плавно переходят в новые или возникают неожиданно, бешеным скачком. Попурри — это все и ничего, начало без конца, конец без начала, бунт без затишья, затишье без мятежа, попурри из военных маршей — это музыкальное сопровождение безумия Петковича.

Разносятся звуки, стихают, звенят, уходят в землю, бледнеет от них кровь, кружится вокруг Петковича хоровод ведьм… мы братья хорваты… громогласно… вспыхнула заря… с Велебита возглас слышится…

И слышится возглас, скорее отчаянный, чем восторженный:

— Да здравствует Хорватия!

Оглушительные звуки слились в такты гимна «Боже, живи» и с последним ударом в большой барабан, со звоном литавр затихли, замерли — как будто все разбилось вдребезги, сломалось, эхо лопнуло и погасло, словно его кто-то взял и вырвал из воздуха.

Но внутри Петковича звуки продолжают жить, они трансформировались в звучащие мысли, каждая мысль — ария; уж не народ ли идет к нему с песнопениями, чтобы прославить его? С королевой Региной во главе? Королева прибудет в триумфальной колеснице, народ сам впрягся в нее, звучат возгласы, пение. Это будет свадьба и коронация, воскресение и освобождение, ха-ха-ха, впервые хорватский король побратается с народом!

Он стоял и упорно смотрел на ворота. Почему вдруг наступила такая тишина?

В этой тишине безмолвно застыл и Юришич. В нем все еще звучат угасшие такты попурри, они навевают печаль, как похоронный марш. Он слышал возглас Петковича «Да здравствует Хорватия!».

Хорватия, что это такое? Какая ты? Зачем ты существовала, какая цель была у тебя, какое предназначение? Быть придворным шутом, быть униженной до роли вечного малолетки, которому необходим опекун? О, твои великовозрастные дети унижают тебя, и даже те, что с верой кричат «Да здравствует!». А что говорить о тех, которые думают о тебе только так: «Живи, чтобы я мог жить за счет твоих болезней!»

О, исчезни пустое слово! Все мы родились и воспитывались на попурри из твоих надежд и обманов, работали для твоей славы, восхищались тобой и любили тебя. А чем ты была и чем стала теперь, если не солдатской клячей, тянущей за собой в темноте огромный барабан. Ты шагала в такт послушно, без понуканий, а другие отбивали на барабане свои марши! Пора кончать с этим!

Гляжу в твое нутро и вижу, что ты, в сущности, великое столетнее попурри, колыбельная и утренняя песенка нашего детства, ты была только фальшивым, сумбурным и нервозным музыкальным сопровождением великого безумия и наивности всех нас — твоего народа! Исчезни со всем своим злом, безумием, с разумом стервятника, со своим сумбурным попурри, которое продолжает оставаться пульсом твоего бытия. Исчезни ныне и присно и во веки веков, пока остаешься такой, какая есть!

Твой новый путь? Поиск твоего предназначения, твое воскрешение. Сегодня еще знамение твоего краха, это красное сияние, взметнувшееся как чистое знамя, — одновременно и знак твоего воскрешения!

Юришич охвачен огнем гордости и веры, все пульсирует в нем. Горизонты открываются перед ним, перспектива, в которой он словно теперь только увидел свою цель: видит он контуры той инстанции, перед которой Пайзл и Рашула окажутся безъязыкими и ничтожными, как маковые зернышки.

Какой бы глубокой ни была его печаль, он готов поцеловать каждый красный след на земле — до такой степени у него стало чисто на душе.

Мимо проходит начальник тюрьмы, ему надо к Мутавцу и в суд. Идет вразвалку, бормочет, а с другой стороны из тюрьмы возвращаются охранники. И Мачек с ними — забыл во дворе свои шахматы. Он тихо говорит начальнику, а потом и госпоже Микич в окошко караулки, что Мутавац оставил письмо, шлет привет Ольге и своему ребенку, но Ольга может увидеть это письмо только у следователя в суде. Так же медленно, как появился, он возвращается обратно в тюрьму, не решаясь даже взглянуть на Петковича.