Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

— Может быть, это вовсе не тайна, господин Майдак, души часто и у людей нет, не говоря уж о птицах.

— Есть, есть, и во много раз чище, чем у людей! — Майдак смотрит на него из-под опущенных ресниц и, подвинувшись ближе, шепчет, как во сне. — Все время, пока вас не было, Рашула и Мачек спорили о Петковиче, выясняли, сумасшедший он или просто симулирует. Рашула говорит — симулирует. А что вы думаете, господин Юришич?

— Рашула так говорит? Я думаю, Рашула негодяй, человек без души.

— Она у него есть, только от злого духа. Но вот Петкович, — воодушевился он, — у него душа чистая, как роса. Я все думаю, что она, как роса, испаряется на солнце и поднимается ввысь и, кажется, растворяется во мгле.

— Дались вам эти дивные высоты во мгле! Спаси вас господь от них! Вы неисправимый мечтатель! Посмотрите лучше, что это с Мутавцем? Съежился, как будто ему холодно! А что у него в руке?

— Картинка какая-то, жена ему принесла, — невольно вздохнул разочарованный Майдак и снова осторожно, как в могилу, опустил канарейку в карман.

— Здесь была его жена?

Против воли, но подогреваемый чувством неприязни к Рашуле, Майдак рассказал Юришичу все, что случилось в связи с приходом жены Мутавца. При этом он испуганно поглядывал на Рашулу, как бы тот не услышал. Но Рашула был увлечен оживленным разговором с Розенкранцем.

— Гадко, очень гадко, не правда ли? Картинку она хотела ему дать, а не письмо.

Юришич почувствовал такое отвращение и злобу, что ему захотелось тут же излить свой гнев на Рашулу. Но из угла двора раздался смех — внезапно, неожиданно, так что даже Рашула отошел от Розенкранца и заинтересовался, что там происходит. И сам рассмеялся, услышав смех Мачека.

— Ну, прямо как ребенок, чистый ребенок, — смеется Мачек и, радуясь, что может угодить Рашуле, рассказывает, как Ликотич признался, что болен сифилисом. — Совсем как несмышленый ребенок.

— Это возмутительно, я этого не говорил! — беснуется Ликотич, стоит столбом, мрачно озирается ввалившимися глазами, а шея у него скрипит. — Хватит с вас одного дурака Мутавца!

— Оставьте Мутавца в покое! — смеется Рашула, поглядывая в сторону Юришича. — Нигде не написано, что среди нас должен быть всего один дурак.

— Да он всерьез взялся за Мутавца! — поднялся с дров Юришич, не отводя глаз от Рашулы, что заставило того реагировать, хотя вначале он притворялся, будто ничего не замечает. Он догадался, что Юришич все выведал у Майдака.

— Что вы сказали?

Юришич резко отвернулся от него. Но прежде из своего угла появился Мутавац, он тащится вдоль стены, лицо у него такое страшное, что, кажется, это лицо мертвеца, а жизнь теплится только в теле, которому оно принадлежало.

— Памятник вашей подлости! — с горечью говорит Юришич Рашуле и поворачивается к Мутавцу. Куда же он? В камеру? Но нет, он идет прямо к водопроводному крану, пить захотел, наверное.

Так оно и есть. Все утро голодному Мутавцу нехорошо, в горле сухо, надо выпить хоть несколько капель воды, может быть, тогда ему станет лучше. Он сложил ладони ковшиком, но руки дрожат, вода проливается, протекает между пальцев, как сквозь сито.

— Принести вам стакан, господин Мутавац? — приблизился к нему Юришич.

Но Мутавац уже кое-как напился и отрешенно смотрит перед собой в стену. Здесь, рукой достать, вбит крюк, и на нем висит замотанная веревка, старая, потертая, с множеством узлов. Она служит жене начальника тюрьмы для сушки белья.

— Не-е-ет, бла-го-да-рю, — перепугался Мутавац. — Благодарю.

— Ну, а почему вы так засмотрелись на веревку?

— На какую веревку? — он тупо уставился на Юришича.

Скорее всего он даже не обратил внимания, на что смотрит, подумал Юришич и удержал Мутавца, собиравшегося отойти в сторону.

— Послушайте меня, господин Мутавац! Вы знаете, я не Рашула и никогда не сделал вам ничего плохого. Больше того, я часто защищаю вас. Я узнал, как Рашула сегодня утром поступил с вами и вашей женой, за это я его призову к порядку.

— Н-н-е-е-т…

— Что нет?

— Б-б-будет еще хуже.

— Хуже быть не может. Но вот что я хотел вам сказать: надо бы вам показаться доктору.

— Н-н-н-ет, — стонет Мутавац. Он уже раз ходил, но доктор его прогнал. Наверное, смерть лучше, чем больница. Неспроста он минуту назад таращился на веревку. Тогда к нему подкралась мысль, что следовало бы отрезать от нее кусочек и повеситься в укромном месте. Да, но Ольга? От этой мысли его затрясло. Но почему Юришич настаивает на визите к доктору? Разве он так страшно выглядит? — Не-е-ет.

Такое упрямство угнетало и даже раздражало Юришича.

— Что вы заладили «нет», «нет», как будто я вам зла желаю. Вникните в то, что я вам говорю! Я говорю не как Рашула и в самом деле не считаю, что ваша жена передала вам тайком какую-то записочку. Я слышал, она вам картинку принесла. Но могло ведь так получиться, что она все-таки успела сунуть ее куда-нибудь, а охранник намеренно не захотел ее найти. Спрячьтесь и хорошенько поищите, может, в ней что-то важное.