'Императрикс' - слово звериное

- Велите, сударыня, дров отпускать поэту, ибо у него в комнатах собак можно морозить. Да шуршать и разговаривать самому с собой не мешайте. Ныне его шуршание будет оплачиваться в триста шестьдесят рублей ежегодно: по рублю в день, княгиня! Он секретарь академический и меня русскому языку обучать станет.

Корф отъехал и поэта с собою увез; в академии Тредиаковский подписал конвенцию о службе. О языка русского очищении. О грамматики написании. О переводах с иноземного. И о прочем! А когда они отбыли, троекуровский дом сразу перевернулся.

- Митька! Васька! Степка! - кричала княгиня. - Быстро комнаты мужа покойного освободить. Да перины стели пышнее! Да печи топи жарче! Половик под ноги ему. Кувшин-рукомой да зеркало, то, что старенько, под рыло ему вешайте. О-о, боженька! Откудова знать-то было, что о нем знатные персоны пекутся?

Скудные пожитки поэта перекидали в покои, протопленные столь жарко, что плюнь на печку - шипит! Вот вернется домой секретарь и обалдеет. Княгиня в хлопотах даже запарилась. Но тут - бряк! - колоколец под окнами дома, и ввалился хмельной Ванька Топильский, главный сыщик из канцелярии Тайной.

Страх в людях приметив, он кочевряжиться начал:

- Ну, толпа, принимай попа! Ныне я шумен да умен. Мне, княгинюшка, твой жилец надобен - Василий, сын Кирилла Тредиаковского, который в городе Астрахани священнодействовал.

- Мамыньки родные! - всплеснула княгиня руками. - Да его сей час президент Корф в своих санках на службу увез.

- Эва! - крякнул Топильский (и с комодов что-то в карман себе уложил). - С чего бы честь така Ваське? - спросил (и табакерочку с подоконника свистнул). Огляделся, что бы еще своровать, и сказал, страху добавив: - Ныне твой жилец, княгиня, в подозрениях пребывает. И мне их превосходительства Ушаковы-генералы велели доподлинно вызнать: по какому такому праву он титул ея царского величества писал "императрикс"?

- Как? Как он титуловал нашу пресветлую матушку?

- "Императрикс". Ну что, княгиня? Спужалась? Будешь теперь знать, как поэтов в свой дом пущать.

Троекурову даже в сторону повело. Думала: а ну, как и ее, сиротинку, трепать станут? Глаза закатила и отвернулась: пусть Топильский крадет, что хочет, только б ее не тронули. Очнулась (Ваньки уже нет) и снова затрепетала:

- Санька! Мишка! Николка! Где вы?.. Тащи все обратно в боковушку евонную. Сымай перины, рукомой убери. И капусту, что на двор выкинули, поди собери снова. Чтоб он подавился, треклятый! Я давно за ним неладное примечаю. Ныне вот и сказалось в титле царском. "Императрикс" - голову сломать можно, а такого не выдумаешь. О господи, до чего мы дожили. что будет?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из академии поэт ехал в казенной карете, обтянутой снаружи черным коленкором, а окошки были задернуты, чтобы прохожие не могли видеть - кого везут. Карета уже не академическая, а розыскная: ее за поэтом кровожадный Ушаков прислал.

Кони пронырнули в ворота Петропавловской крепости.

Вот и Тайная канцелярия "императрикс"!

А вот и главный инквизитор империи - Андрей Иваныч.

Вроде бы, как поглядишь, добренький старикашка с паричком, съехавшим на ухо. Возле него - инструменты, служащие для отыскания подноготной истины: плети, клещи, шила, дробила. Ушаков по-стариковски грел зябнущие руки возле горна пытошного. Потом запустил под парик свои пальцы, долго скреботал лысину. Начал вести допрос по "слову и делу" государеву:

- Ты што же это, сволота паршивая, куда жрать ходишь, туда и гадить задумал? Или своя шкура тебе дешевой показалась?

Тредиаковский сказал, что вины за собой не ведает.

- А титул ея императорского величества, от Бога данный, ты зачем обозначил в стихах неправильно? Мы ее зовем полностью в три слова (ваше императорское величество), а ты, сучий сын, единым словцом, будто облаял ее. императрикс-тыкс. - и всё тут. Теперь сознавайся: нашто титул государыни уронил? И не было ли у тебя в мыслях какого-либо злоумышления?

Поэт понял, что "слово и дело" из пальца высосаны.

- Каждый кант, - отвечал он, - имеет размер особливый, от другого канта отличный. Слова: "ея императорское величество" - это проза презренная, так все говорят. И три эти слова во едину строку никак не запихиваются.

- А ты поднатужься да впихни! - умудрел инквизитор.

- Не впихнуть, - дерзко отвечал поэт. - Потому-то и вставил я сюда слово кратчайшее "императрикс", высоты титула царского ронять не желая. А что делать, ежели таков размер в стихе?

Ушаков вынул из горна докрасна раскаленные клещи и от них раскурил простенькую солдатскую трубку.

- Размер? - спросил он, не веря поэту. - Ты размером никогда не смущайся. Чем длиннее восславишь титул - тем больше славы тебе. А ныне вот, по твоей милости, любители кантов из Костромы на Москве. И драны. И пытаны. И трое уже причастились перед смертию. А все оттого, что слово "императрикс" есть зазорно для объявления ея величества. Осознал? Или припечь тебя?