Императрица

— Как обычно, — сказал Жун Лу, подняв глаза от свитка, — старшие фрейлины жаловались друг другу на ужасное путешествие на поезде, на грязь и дым, на плохое самочувствие. Но главное, что я лично наблюдал за перевозкой ящиков со слитками, каждый был помечен названием провинции и города, который послал подношение, — а это были немалые хлопоты, ваше величество. Вспомните, что перед тем как мы сели в поезд, ваш багаж занимал три тысячи повозок. Однако все это не так страшно. Больше всего я боюсь гнева народа, когда он узнает стоимость этого долгого путешествия домой. Императорская дорога, ваше величество, и великолепные дома для отдыха после каждых десяти миль потребуют много налогов…

Императрица деликатно остановила его и с нежностью заметила:

— Ты слишком устал. Отдохни. Мы снова дома.

— Увы, мне отдыхать недосуг, слишком тяжело бремя, которое я несу, — прошептал он.

Она с любовью смотрела на постаревшее красивое лицо, такое близкое и родное. Он не отвернулся от ее взгляда. Теперь, по прошествии лет, они оба знали, что брак не сделал бы их ближе друг к другу. Страдания плоти не смогли стать препятствием к единению их мыслей и сердец. Как ненасытные в своих чувствах влюбленные, они не могли оторвать друг от друга глаз. Но время предательски торопило их — слишком долго они оставались одни. Правой рукой она нежно погладила его правую руку и ощутила холод под своей ладонью. Молча они обменялись долгим последним взглядом, и Жун Лу оставил ее.

Как могла знать она, что больше ей не суждено было прикоснуться к его живой плоти. В ту же самую ночь старая болезнь сразила его. Снова много дней он пролежал без сознания. Императрица посылала к нему придворных врачей, и когда они оказались бессильны, она пригласила знахаря, которого ее брат считал иолшебником. Но на все была воля судьбы: жизнь Жун Лу подошла к концу. Он умер молча, не приходя в сознание, на рассвете, и случилось это в третий лунный месяц следующего года. Императрица объявила для двора полный траур и сама в течение года не носила ярких цветов и убрала свои драгоценности.

Никто не мог осветить внутреннюю тьму ее сердца. Если бы она была лишь женщиной, она могла бы стоять у гроба и сама бы положила пурпурное атласное покрывало на его плечи. Она бы могла просидеть ночь рядом с его телом и носила бы белый траур, чтобы показать свою утрату. Она могла бы плакать и стенать, чтобы облегчить свое сердце. Но она была императрицей, она не могла покинуть дворец, не могла утешиться рыданиями и показать безмерную свою печаль по случаю смерти верного слуги трона. Единственным ее утешением было думать о нем в одиночестве, и она жаждала этих минут, выкраивая их из напряженного дня, бесконечных забот нового ее правления беспокойной страной.

В одну из ночей, велев служанкам задвинуть занавески, чтобы никто не видел, как она плачет, она лежала без сна, обливаясь слезами, пока не услышала, как сторож ударил в свой полуночный барабан. Обессилев от тяжкого груза скорби, она впала в забытье и как будто почувствовала, что душа ее отделяется от тела. Ей привиделось, что появился Жун Лу, снова молодой, но преисполненный мудростью старца. Она грезила, что он заключил ее в свои объятия и не отпускал так долго, что ее печаль развеялась, она почувствовала себя легко и свободно и освободилась от бремени скорби. И тогда она услышала его голос:

— Я с тобой навеки, моя нежнейшая и мудрейшая. Я с тобой! Мой ум, мое существо продолжают жить в тебе.

Память, память! Есть, пожалуй, и нечто большее, чем память. Тепло уверенности хлынуло в ее душу и в ее тело. Когда она проснулась, усталость ушла из ее членов и плоти. Та, которую любили, никогда не будет одинокой. Таков был смысл этого сна.

В жизни императрицы произошла странная перемена, и никто не мог понять причину, лишь она знала ее и держала в секрете. Подчиняясь древней мудрости, она превращала поражения в победы. Она больше не сражалась, а уступала, проявляя милость и живой интерес. Так, ко всеобщему изумлению, она стала поощрять молодых китайцев отправляться за границу, чтобы учиться наукам и ремеслам Запада.

— Те, кому от пятнадцати до двадцати пяти лет, — постановила она, — те, у кого хороший ум и доброе здоровье, могут пересечь Четыре моря, если они того желают. Мы оплатим их учебу.

Вызвав к себе Юань Шикая и мятежного китайского ученого Чэнь Тяня, императрица несколько дней держала с ними совет и в итоге постановила, что старые императорские экзамены и система обучения принадлежат прошлому и требуют изменений. Она издала указ, согласно которому молодые люди могли получать образование не только дома, но ездить также в Японию, в Европу и Америку, поскольку под Небом и вокруг Четырех морей все народы — это одна семья.

Это она сделала через год после смерти Жун Лу, летом.