ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ

Посольство подъезжало к воротам под Спасской башней, топот копыт гулко прокатился по новому настилу подъемного моста. Посольство разглядывал с лесов безбородый старый человек в черной шубе, с золотой цепью на шее, зодчий Антоний. Взглянув, быстро отвернулся и закричал сердито, указывая кому-то на кладку:

- Ты это как, блядин сын, кирпиш клял, а? Такой могучей башни еще никогда не приходилось проезжать степняку-коннику, и Садык-Асаф помрачнел. На Кремлевской площади он увидел, как белым костром стоял широкий куб собора, вспылавший золотыми крестами, над порталом собора высились два ангела со свитками в руках, и один из них замахнулся пламенным мечом.

«Иль алла!» - подумал про себя царев ездящий посол, и его сморщенные щеки с редкой бороденкой дернулись. Москвичи строили что-то новое, крепкое, высокое, похожее на скалы, а нужно ведь было, чтобы они покорились бы степному царю Ахмату, были бы слабее его, были бы ровны, как сама степь.

Сопровождавшие посольство московские пристава поскакали вперед и, заехав плечом к высокому деревянному крыльцу великокняжьей избы, издали соскочили с коней, бросили поводья коноводам, бегом кинулись впереди посольства, которое трусило прямо к крыльцу.

На крыльце стояла встреча - князья, бояре, воеводы, жильцы, греки, смотрели неприветно. От крыльца на снег настлано было красное сукно, и царев посол Садык-Асаф спрыгнул прямо на него своими желтыми сафьяновыми сапогами с загнутым носком, а за ним валилось с коней и все посольство.

Садык-Асаф шагнул на первую ступеньку, и вся встреча пала на колени, ударила челом. Посольство спесиво поднялось на крыльцо, двинулось бревенчатыми переходами, куда сквозь узкие окна врубалось золотыми потоками солнце.

Посреди большой палаты стоял сам великий князь Иван Васильевич - в епанче, в колпаке, за ним ближние люди. Придерживая левой рукой у груди золотой крест, великий князь коснулся пальцами правой руки ковра и, поднявшись, спросил бестрепетным голосом:

- Великий царь наш Белой Орды Ахмат по здорову ль? Московский толмач перевел враз эти короткие слова, и в ответ взрывом посыпалась гортанная, трубная речь царева посла. Садык-Асаф смотрел прямо в лицо великому князю, и его бороденка дергалась в лад речи:

- Ахмат, великий царь Белой Орды, приказал сказывать тебе, князю Московскому, улуснику нашему, так:

«Ты, князь великий, улусник мой! Ты сидишь на княженьи твоем после отца твоего Василья по моей воле, а старый обычай ломаешь да ко мне, царю твоему, не приходишь. И послов ко мне своих не шлешь, и даров ко мне не несут твои люди. И ясак ты мне, царю твоему, за многие годы не дал. И, послам моим в том отказывая, да и их послов старым обычаем не встречал, не чтил сана их… И вот тебе, улуснику моему, великому князю Ивану, мое, царя Белой Орды, слово:

Послал я к тебе моего посла ездящего Садык-Асафа с басмою, чтобы тот посол все дани и выходы за прошлое взял бы. И чтобы ты, те дани и выходы собравши, сам бы их ко мне на Поле [В степь] привез бы либо сына своего прислал. И тогда я тебя, великого князя Ивана, улусника моего, пожалую… А повеления моего не исполнишь, то приду тогда я, царь Ахмат, к тебе на Москву, пленю всю землю твою, и тебе тогда быть у меня рабом».

Посол замолчал. Немного погодя замолчал и толмач, слышно было только тяжелое дыхание стоявшей на коленях московской встречи. Русские и татаре все смотрели на Ивана Васильевича, бледного, как плат, черные глаза его уперлись в лицо посла.

Помолчав, пожевав губами, царев посол стал сказывать дальше:

- А заутра я, царев посол, буду к тебе, и ты бы, княже великий, улусник наш, учинил бы встречу царской басме старым большим обычаем и мне бы тогда ответил как все, что надо, сделаешь…

Посол повернулся и стремительно пошел прочь из палаты, а за ним, толкаясь, цепляясь друг за друга саадаками, саблями, бросились все татаре, разобрали коней, уселись в седлах высоко и, труся, поехали из Кремля за Москва-реку, на Ордынку, в свое подворье.

Князь Московский Иван Васильевич молча проводил посольство до крыльца и, когда царев посол, отъезжая, высоко поднял в правой руке свою нагайку, низко поклонился ему в пояс. Проводив, великий князь прошел сразу на половину матери своей Марьи Васильевны, принявшей тогда уже постриг под именем инокини Марфы, за ним с тихим ропотом валили встревоженные князья и бояре. Все уселись вдоль стен на лавки, устланные красными полавошниками. Молчали.

В сенях раздались тяжелые, спешащие шаги, и в палату вступила Софья Фоминишна. Бледная, поклонившись поясным поклоном супругу, она села в свое кресло.

- Князья и бояре! - сказал негромко Иван Васильевич. - Вы всё сами слышали… Как учиним теперь? Как будем Орду держать? |