Императрица Фике

— «Я приказал хлопотать об этом в глубочайшем секрете, в надежде, что вам это не будет неприятно, хотя при этом встретились некоторые затруднения, особенно же по близкому родству между принцессой и великим князем. Тем не менее найдены уже нами способы устранить эти препятствия и до последнего времени успех этого предприятия был таков, что я имею все основания надеяться на счастливый исход, если вам будет угодно дать свое согласие — пуститься в путь, предлагаемый вам ее императорским величеством. Но так как только немногим известна сия тайна и так как крайне необходимо ее сохранить, то я полагаю, что ее императорское величество желает, чтобы вы таили эту тайну в Германии и чтобы вы особенно позаботились о том, чтобы ее не узнал граф Чернышев, русский посланник в Берлине. Сверх того, меня извещают, что ее императорское величество приказала вручить вам через одну прусскую контору 10 000 на экипаж и на путевые расходы и что по прибытии в Санкт-Петербург вы получите еще 1000 дукатов, на путешествие в Москву. В то же время ее императорское величество желает, чтобы по приезде в Москву вы говорили бы всем, что это путешествие единственно для принесения ее императорскому величеству личной благодарности за ее милости к вашему покойному брату и вообще ко всей вашей семье.

Вот все, что я могу сообщить вам в настоящее время, и так как я уверен; что вы воспользуйтесь этим со всевозможной осторожностью, то был бы бесконечно польщен, если бы вам было угодно согласиться со всем, что я вам сообщил и парою слов известить меня о вашем взгляде на это дело.

Впрочем, прошу вас верить, что и впредь я не перестану стараться в вашу пользу в этом деле и что остаюсь благодарным к вам.

Фридрих-Rex[36]

Берлин, 30 декабря 1743 году».

Как добрые немецкие супруги, герцогская чета всегда спала вместе на широкой постели под старым штофным одеялом, под траченным молью балдахином, ещё вывезенным из Цербста, где наверху парил в облезлой позолоте амур в кольце розового венка, поддерживающий тяжелые виды видавшие складки. Три последующие длинные январские ночи превратились теперь для дебелого герцога в постоянную пытку, так как супруга-герцогиня не давала ему спать, требуя от него всестороннего обсуждения своих лихорадочных планов.

Тусклое пламя сальной свечи колебалось от дыхания пурги с моря, тени прыгали по углам, худое лицо Иоганны-Елизаветы от возбуждения казалось еще страшнее.

Главным камнем преткновения для герцога было, как себя будет держать Фике в отношении веры их отцов? Герцогская семья была крепкими лютеранами, и поэтому герцог не мог допустить, чтобы его дочь переменила веру так же легко, как она могла менять платье или перчатки. И во всяком случае — как она бы смогла принять веру этих русских? Он видел их в Померании — это были казаки, они были страшны, были гадки. У них у каждого в руках нагайка — страшное оружие, которым они истязали людей, одним ударом вырывая из тела куски мяса. А калмыки? Так те еще хуже казаков! У них и глазки маленькие, как у кошек. А когда они бьются пиками, они щерят зубы, как собаки. Они едят детей — да, да, кто же не знает этого? И как наша нежная Фике может принять веру таких людей? Немыслимо!

И тучный герцог, досадуя, ворочался на постели и то и дело попадал либо рукой, либо ногой в прорехи старого одеяла.