Императрица и смерть

Если бы коснуться сейчас руки Луксора или увидеть спокойную, едва тронувшую губы улыбку Ишханди! Но им ни до кого не было дела - ведь только ей одной предстояло проводить Зорга до храма Вселенского Разума, только ей одной - в чёрной мантии и полумаске - предстояло пройти площадь под тысячами взглядов. Сейчас Орлана чувствовала, как всколыхнулась в душе уже подзабытая детская беспомощность, злость на мир, где больше не было его.

Но нельзя сорваться.

- Начинаем, ваше величество. - Словно заметив в посеревшем небе знак, секретарь кивнул. Его пальцы смяли отворот мантии.

... Как только процессия ступила на дорожку из фиолетовых лепестков, все войны единым порывом опустились на одно колено.

Коридор из воинов в тёмно-серых мантиях, усыпанные фиолетовыми лепестками камни площади - Орлана старалась не поднимать головы, шагая следом за погребальной процессией из лодки, плывущей по воздуху и несущей к Храму гроб с телом императора, и четырёх всадников в парадных мантиях - четырёх генералов армии. Мелодичный шёпот колокольчиков, подвешенных к сбруе гигантских белых волков, казался пением.

Тихим пением ветра. Орлана никогда не плакала на похоронах. И сейчас, глядя, как нежные лепестки цветов сминаются под её сапогами, она вспоминала такой же хмурый день в пригороде Нью-Питера, когда хоронили бабушку, и старый автобус тащился по утонувшим в грязи улицам. Попрощаться вывели соседку - два рослых внука держали её под руки. Полуслепая старуха припала к гробу, где, по глаза закрытая саваном, лежала почти как живая бабушка, и взвыла так горько и безнадёжно, что тогда, единственный раз, к горлу Орланы подступили слёзы. Больше она не плакала, только злилась.

Злилась на пьяных могильщиков, которые так и не успели вырыть могилу, на старух, отталкивающих её от поставленного на две табуретки гроба. Злилась, когда мама шепнула ей на ухо, что можно не целовать умершую в лоб, прощаясь, можно лишь сделать вид, если противно. Злилась на не унимающийся дождь.

Сейчас дождь прибивал фиолетовые лепестки к мостовой. И, неслышно ступая, белые волки шли к громаде Храма. Орлане почудился запах дыма, она подняла голову: в стене Храма открылась высокая арка, и там, внутри, глубокая темнота нарушалась только мерцанием белого пламени.

Воины по обе стороны от неё всё ещё стояли, опустившись на одно колено, и капюшоны мантий скрывали их лица. Остаток пути она прошла уже не по камням - по жёлтым листьям.

В центре залы на каменном возвышении покоилось его тело, освещённое белым пламенем у изголовья. Орлане приходилось ломать себя, чтобы - даже мысленно - называть недвижимую восковую куклу перед собой отцом. Приближаясь, она видела его бледные руки, сложенные на рукояти посоха. Видела, как в его янтарном навершии едва тлеют некогда живые искры.

Храм воровал звук её шагов. Это был совсем не тот Храм, что в день её с Луксором свадьбы - увитый цветами, светлый, пахнущий мёдом и весенними облаками. Ещё несколько метров, и Орлана поняла, что каменные плиты под её ногами застилает мох бурого цвета. Огненные шары, висевшие слишком высоко, не давали рассмотреть ни колонн, уходящих в ночное небо, ни стен.

Из темноты навстречу ей вышел монах Храма. Орлана, хотя и знала, как всё должно происходить, вздрогнула. Рост его был раза в полтора больше человеческого, балахон землистого цвета делал его фигуру похожей на призрака, и казалось: вот-вот потянутся прямо из-под капюшона щупальца мрака. Он протянул Орлане широкий нож.

Она осторожно приняла оружие. Испугалась почувствовать на себе прикосновение чешуйчатых лап и едва не одёрнула руки, но зря: она тут же ощутила мягкий бархат - на руках монаха были перчатки. Холодным ветром потянуло по щиколоткам.

Он шагнул обратно в темноту, а Орлана завела нож за затылок. Одной рукой она сжала волосы, затянутые в тугую косу, другой - рванула нож вверх. Лезвие царапнуло кожу. Вымытые перед самой церемонией волосы заскользили в руках. На одно мгновение она испугалась, что не сможет, что вся церемония пойдёт прахом из-за глупой императрицы, но лезвие довело дело до конца.

В руках у неё осталась коса, в бликах пламени напоминающая отрубленную звериную конечность. А по ножу багровой ниткой тянулась кровь. Орлана вложила в руки монаху свою косу, вернула нож. Со времени её ухода из мира людей её волосы выросли не так уж сильно - всего до лопаток, но и то истончились и на спине лежали прозрачной паутинкой. Теперь грубо обрезанные пряди падали на лицо, щекотали уши.

Нужно было уходить, но вместо этого Орлана закрыла лицо руками. Её тело, с честью выдержавшее весь сегодняшний день, подвело - ноги едва не подкосились. Изнутри вырывался звериный вой, жуткий, незнакомый. Она кусала губы, чтобы не выпустить его наружу, и, если бы не маска, расцарапала бы лицо ногтями. Хотелось разбивать руки в кровь об камни, поросшие мхом, от злости на саму себя и на Вселенский разум. Орлана едва взяла себя в руки, сжала зубы в подобии спокойствия.