Императрица Лулу

А Лиз, все продолжая усмехаться, в тот миг вспоминала, что Анна Павловна чуть не сразу после рождения её дочери пыталась войти в детскую, чтобы посмотреть на Мари, словно бы она, Анна, сестра её мужа, может самовластно решать, когда и в которое время она может явиться, чтоб сглазить дочь будущей императрицы. Кормилица только что подала ей Мари, она только что поднесла Мари к груди, и Мари вцепилась в багровый её сосок, она даже вскрикнула от боли; мешать ребёнку при кормлении совершенно не следовало, да и видеть Мари пока никому не следовало — она не очень верила в ведьм, но сглаза следовало всё же опасаться, тем более что сглазить мог — на самом-то деле — сглазить мог любой, у многих бы нашлись причины, чтоб сглазить её дочь.

Мари только-только начала, доставляя ей сладкую боль, с хлюпаньем сосать молоко, когда раздался такой топот, словно бы табун бежал по сухому лугу — Анна со своими девушками буквально прискакала к дверям. Она было оторвала дочь от груди, дочь заплакала в голос, но тут же успокоилась, вновь прильнув к материнскому соску.

Лиз была ещё в ночной кофте поверх рубашки и чепчике ночном, её одеть-то даже ещё не успели; велела подать капот, чтобы в капоте выйти к Анне Павловне, вышла и встала, припираючи, словно бы доверенный лакей, встала, припираючи собою дверь в детскую. Некоторое время они с Анной смотрели друг на друга глаза в глаза, пока Анна наконец-то не сделала реверанс, смотрели глаза в глаза, и всё, что говорили о ней, о жене наследника престола, всё, что говорили о ней во дворце в этот год, всё можно было прочитать во взгляде великой княжны; за нею фрейлины уже сидели в поклоне. Стоял караул Кавалергардского полка — не оказалось ни Алексея в карауле, ни кого-либо из его приятелей, а посол в Сардинском королевстве Адам Чарторыйский уж давным-давно обзавёлся собственным караулом. Она было оглянулась, чтобы поискать глазами Адама, забавно, оглянулась, чтобы увидеть Адама, которого тут заведомо сколько времени, как и быть-то не могло — тогда ещё далеко было до марта восемьсот первого года, до возвращения Адама и до сегодняшнего разговора с мужем; фрейлины, караул и лакеи по обеим сторонам дверей и вдоль анфилад — ещё лакеи, да и в караульном помещении сменный, она знала, кавалергардский наряд, в котором мог оказаться и Алексей, — она намеревалась защищать собственную дочь; встала у дверей, золочёная ручка уперлась сзади в поясницу с такою силой, что и через сутки Алексей заметил и целовал это багровое пятнышко у неё на спине; встала у дверей.

— Votre Altesse Imperiale… Votre Altesse Imperiale… — Лиз молчала, и тон у Анны сразу же оказался никак не соответствующим взгляду, да и глазки-то свои опустила, садясь в книксен. — Je voudrais voir la jeune demoiselle, Votre Altesse.[18] — Она изучала жёлтое с изумрудами платье Анны; жёлтый бархат с зелеными камнями делал мужнину сестрицу похожей на древесную жабу, которых у них возле батюшкиного дома в Бадене водилось несчётное количество. Коли б не свежее личико Анны и не узкий лиф с глубоким вырезом, открывающий белую кожу и даже, если сверху смотреть, когда та приседала, маленькие пуговки сосков, покамест не знающих, как твёрдые детские дёсны терзают материнские соски, если б не лиф, чистая выглядывала бы древесная жаба. Сравнение вдруг смягчило ее, готовый вырваться резкий ответ не прозвучал, только сам голос, как всегда, был резок.

— Spaeter, Liebe, jetzt darf das Kind nicht gestoert werden, — знала, что Анна, ярая бонапартистка, не выносит немецкого языка. — Ausserdem, nicht wahr, wissen Sie doch bestens Bescheid, wie es aussieht,[19] chere soeur?[20] — улыбнулась, улыбнулась не только как будущая императрица, пусть отвергнутая мужем, открыто, чуть ли не на глазах у всех предпочитающего ей её же старшую сестру, но всё-таки — будущая императрица российская; улыбнулась не как будущая императрица, но как счастливая мать — снисходительно, доброжелательно, как счастливая мать, родившая ребёнка от любимого человека, улыбается девчонке, не знающей тягот и счастья материнства, не знающей любви, потому что то, что происходило у Анны с капитаном конной гвардии Вороновским, офицером для поручений и собутыльником братца Константина, невозможно было назвать любовью — такая egoiste, как Аннет, не могла никого полюбить.

— Аннет ещё слишком молода, — повторила сейчас мужу. — Да и капитан Вороновский, насколько я понимаю, не сможет сопровождать Аннет к Бонапарту.

Повисло минутное молчание, потом он, задыхаясь от волнения, произнёс:

— Les affaires de la garde… Les avancements des officiers de la garde. Des changements de position… Les nominations…[21]

— Разумеется, Ваше Императорское Величество. Я совершенно ничего в этом не понимаю. Я только полагаю, что императору французов нужна жена, а не любовница. Любовниц он может иметь сколько захочет, как любой человек, сидящий на троне. Если, разумеется, у него всё в порядке с тем, чем обычно люди любят друг друга.