Императрицы

– Е, чаривниченько моя!.. Не только пропивают… И учатся. Московский университет, ось подивиться, какие науки!

– «Науки юношей питают, отраду старцам подают», – тихим голосом грустно как-то продекламировала государыня. – Дай Бог, чтобы на пользу те науки пошли. Я хотела, чтобы на пользу. Не верю я Ломоносову… Все сие лесть…

– Академия художеств… Театр… Первая гимназия для дворян и разночинцев… ось подивиться!..

– В Казани.

– А що в Казани?.. Со временем и в других городах поставишь, моя мамо. Лиха беда – начало.

– Тяжело, Алеша, крестьянам живется. Нос вытянешь – хвост завязишь. Хотела дворянам помочь – крестьян обременила.

– Э, мамо!.. А каков Петербург учинила?.. Красоты-то сколь много!

– Да что ты, Алеша, точно слово посмертное, похвальное надо мною говоришь, заслуги мои поминаешь. Даже страшно мне стало с того.

И замолчала надолго. Было слышно, как в ночной тишине падал с тихим шорохом со свечей нагоравший воск. Ночь медленно и печально шествовала по дворцу.

За ширмами истопник принес дрова и свалил их на пол. Он стал растапливать печку. Запахло сосновым, смоляным дымком, загудело вдруг занявшееся пламя, задребезжала бронзовая заслонка. Истопник, неслышно ступая, ушел.

Государыня повернулась с лицом к Разумовскому. Слезы блистали на ее темно-синих глазах.

– О чем ты, мамо?.. Ай неможется?

– Чувствую… Потухает во мне искра Петра Великого.

XVIII

12 декабря 1762 года у императрицы открылась жестокая рвота с кашлем и кровью. Врачи Мунсей, Шиллинг и Крузе пустили ей кровь. Весь организм императрицы был воспален. Жар долго не унимался, но 17-го неожиданно последовало улучшение.

Государыня приоделась и вышла в рабочий кабинет. Она вызвала к себе графа Адама Васильевича Олсуфьева и продиктовала ему сенатский указ с повелением освободить многих заключенных и изыскать средства к отмене налога на соль.

– Бог посылает мне выздоровление, – сказала она. – Мой долг отблагодарить Господа и дать облегчение народу. Сие незамедлительно надо исполнить.

Остаток дня она провела в молитве и в беседе со своим духовником.

– Рождество Христово близко, – сказала государыня. – Так хотелось бы дожить… Будь ко мне поближе… Может, еще сподоблюсь приобщиться Святых Таин.

Вечером 23 декабря послали за духовником. Государыне опять стало хуже. Она приобщилась и после тихо лежала. К ней привели Пунюшку, она приласкала его, но как-то равнодушно и безразлично и закрыла глаза.

В Сочельник ее соборовали. После соборования государыня почувствовала себя крепче и приказала позвать великого князя, великую княгиню и графа Олсуфьева.

– Адам Васильевич, – сказала она. – Слушай и запиши. – Потом обернулась к великому князю и глубоким голосом сказала: – Петр Федорович, последние минуты жизни моей настают. Я много для тебя сделала и многое тебе простила. В благодарность за сие обещай мне никого из моих не обижать. А в особенности побереги графа Алексея

Григорьевича Разумовского и камергера Шувалова… И всех, кто на моей службе находился, считай верными слугами. Предай забвению, если что тебя в них огорчало… Великий князь заплакал и сказал, всхлипывая:

– Обещаю все приказания вашего величества исполнить точно и неизменно.

– А теперь покиньте меня все… Хочу быть одна… Надо все обдумать.

Оставшись одна, государыня лежала в крайней сосредоточенности. Кто знал ее близко – знал – она «преодолевала страх смерти рассуждением».

Вечером опять около ее постели собрались все близкие, и государыня так спокойно, как будто это касалось кого-то другого, отдала все распоряжения о своем погребении.

25 декабря, в 4 с половиной часа пополудни, когда стала зимняя ночь и только-только начали зажигать на набережной фонари, императрица Елизавета Петровна на пятьдесят третьем году своей жизни тихо угасла.

Великий князь с великой княгиней, граф Разумовский и врачи были в это время у постели умирающей. В соседние залы были созваны сенаторы, высшие сановники.

Когда Елизавета Петровна с последним вздохом закрыла навеки глаза, запертые двери в ее опочивальню были растворены настежь, и старший сенатор князь Трубецкой объявил на весь притихший зал:

– Государыня императрица Елизавета Петровна в Бозе почила.

Тихий шорох пронесся по зале. В группе иностранных представителей шептались:

– Его величество случай пришел на выручку королю Фридриху в последнюю минуту.

Никто не сомневался, что со смертью государыни, кончилась и война с пруссаками.

Рыдания и плач раздались в зале. Великий князь вышел из опочивальни умершей и, прямой и суровый, не отвечая на низкие поклоны, ни на кого не глядя, прошел в домовую церковь. Великая княгиня осталась при теле императрицы и заперла двери в приемную. Врачи стали готовить тело государыни для выставления его народу.