Империализм как высшая стадия «восточного деспотизма»

Присущая Востоку цикличность имеет объяснение. Отсутствие здесь политической свободы конвертируется в критически слабые гарантии частной собственности. В условиях постоянно сохраняющейся угрозы конфискации и необходимости согласований с коррумпированной бюрократией устойчивое ведение хозяйства слишком рискованно и затратно[5]. Развитие ремесла и торговли искусственно сдерживается сверхвысокими налогами и монополиями, которые утверждает государство. Административный аппарат с недоверием взирает на нарождающуюся буржуазию — её доход не соответствует социальному статусу.

Такие ограничения вкупе с сохраняющимися рисками вынуждают предприимчивых подданных заниматься ликвидным «бизнесом»: ростовщичеством, финансовыми аферами, спекуляцией. Принося быстрые дивиденды, он в силу своей паразитической сущности не способен стать твёрдым основанием для производства национального богатства. Сама система сдерживает интенсивный рост, направляя подтачиваемое червём этатизма общество на колею непреодолимой нищеты. Отсутствующие частнособственнические стимулы наслаиваются на вседозволенность верховной власти, растворённой во всесильном бюрократической спруте. Как только ослабевает тотальный контроль центра подспудно развивающийся процесс «чиновничьей приватизации»[6] выходит наружу, придавая поступательный импульс дезинтеграционным тенденциям. Часто они дополняются межэтническим коллизиями и конкуренцией центральной и местной власти за контроль над территорией («двоевластие») — извечной болевой точкой полиэтнических держав.

Закономерный итог такого цикла — очередная смута, за которой следует восстановление централизованной деспотической империи в прежней ипостаси.

Деспотия облагает народ непосильными налогами, но хотя бы обеспечивает порядок. По нему очень скучают современники, живущие в эпоху постимперской анархии, когда на смену удушающей регламентации приходит свобода необузданного насилия. Окончательно стираются всякие права собственности перед лицом разбойничьей кавалькады или группы интервентов, поочередно обирающих крестьян[7]. Такие циклы Китай проходил много раз[8]. И Россия, став централизованной бюрократической империей в XV–XVI веках, также оказалась втянутой в нескончаемую кадриль деспотизма и анархии.

В перерывах между мобилизационными рывками Россия обращалась к передовому политическому опыту. Именно европейская цивилизация впервые предложила выход из ловушки скачкообразного развития — интенсивный рост, вырастающий из естественной самоорганизации рыночной стихии. Однако попытки перехода России на стезю эволюционного развития в ходе Великих реформ провалились. Итогом стало кровавое завершение цикла — революция и гражданская война. Вторая попытка низведения государства до уровня подсобного инструмента автономного общества была предпринята в 80-х-90-х годах XX века. Наша задача — не допустить повторения трагической развязки. В этом — гуманистический смысл представленного исследования.

Античной философии полицентричного общества с развитым гражданским самосознанием, фактическим разделением властей, независимостью суда, сменяемостью власти, незыблемостью прав частной собственности противостояла устойчивая ментальная традиция патернализма. Материальная производная такого мышления — «восточный деспотизм». Именно так, вслед за античными авторами, корифеи Возрождения называли самый древний и наиболее живучий способ человеческого общежития, доминирующий в своих модификациях в некоторых странах «третьего мира» до сих пор.

«Восточный деспотизм» вызрел под сенью постепенно отмиравшей первобытности, вышел из зазора пещер и мегалитов, став первой стадией эффективной человеческой самоорганизации. Модель, при которой государство является главным субъектом экономических отношений, а общество выступает его надстройкой, доминировала на протяжении тысячелетий на всех континентах. Безраздельная власть вождя и его приближённых, освящённая сакральным ореолом и патриархальной традицией, составляет политическое ядро этой системы. Её телеологическая нацеленность на изъятие прибавочного продукта у разобщённого общества беспомощных общинников была стержневым смыслом существования подобных государств.