Империй. Люструм. Диктатор

Когда речь дошла до обсуждения, консул первым делом обратился к кандидатам и попросил их по очереди высказать свое мнение. Сацердот, старший из всех, первым взял слово и отозвался о предложении с лицемерным восторгом. Я видел, как морщится Цицерон, выслушивая все эти избитые выражения. Гибрида, как и следовало ожидать, высказался против. Внимая его бормотанию, как всегда незапоминающемуся, невозможно было поверить в то, что отец этого человека был когда-то самым востребованным защитником Рима. Гальба, которого не избрали бы при любом раскладе, воспользовался этой возможностью, чтобы снять свою кандидатуру: он надменно заявил, что «невелика честь участвовать в этих грязных играх» и он не желает «осквернять память своих предков». Катилина по очевидным причинам также восстал против Фигулова закона, и я должен признать, что его речь прозвучала впечатляюще. Он говорил совершенно бесстрастно, возвышаясь над соседними скамьями, подобно башне, а под конец указал на Цицерона и прорычал, что от принятия еще одного закона выиграют только крючкотворы, чем заслужил громкие одобрительные возгласы аристократов.

Цицерон оказался в непростом положение, и я ломал голову: что он скажет? С одной стороны, он, конечно, не желал, чтобы закон был провален, с другой — накануне самых важных в его жизни выборов ему не стоило ссориться с избирательными объединениями, которые, вне всяких сомнений, рассматривали его как посягательство на свои права. Как всегда, ответ Цицерона оказался столь же находчивым, сколь и уклончивым.

— В целом, — сказал он, — я приветствую это законопредложение, которое может прийтись не по нраву лишь тем, кто виновен. Честному гражданину нечего бояться закона, направленного против взяток, а нечестному следует напомнить, что голосование — это священная обязанность, а не проценты с долга, которые можно получать раз в год. Но при этом в законе есть неувязки, которые нужно исправить. Неужели мы станем судить бедняка, неспособного устоять перед искушением, так же строго, как и богача, который подвергает его этому искушению? Нет, скажу я, напротив: мы должны принять самые суровые меры против последнего! Если позволишь, Фигул, я хотел бы внести одну поправку: «Любой, кто заполучает или пытается заполучить — сам либо через третьих лиц — голоса избирателей в обмен на деньги, будет подвергнут изгнанию сроком на десять лет».

«А-а-х-х!» — вырвалось разом из сотен сенаторских глоток. Со своего места я не видел Красса, но позже Цицерон радостно рассказывал мне, что его лицо побагровело: слова о человеке, который пытается купить голоса через третьих лиц, были предназначены именно ему, и все это поняли.

Консул с готовностью принял поправку Цицерона и осведомился у сенаторов, не хочет ли кто-нибудь из них возразить. Но большинство законодателей от растерянности плохо соображали, а люди вроде Красса, для которых предложение Цицерона представляло опасность, не решились публично выступить против него. Поэтому поправка была принята без всяких возражений, а когда дело дошло до самого закона, сенаторы большинством голосов приняли и его.

Фигул следом за своими ликторами покинул зал. Сенаторы также вышли на солнце и смотрели, как консул направляется к ростре и передает законопредложение глашатаю, чтобы тот немедленно представил его народу в первом чтении. Гибрида пошел в сторону Красса, но Катилина схватил его за руку, а Красс быстро зашагал прочь с форума, чтобы не показываться рядом со своими кандидатами. Теперь до очередного голосования по закону должно было пройти три рыночных дня, а это означало, что народ выскажется прямо накануне консульских выборов.

Цицерон был доволен тем, как прошел этот день, открывший для него новые возможности. Теперь, если бы Фигулов закон приняли, он мог в случае поражения на выборах начать судебное преследование не только Катилины и Гибриды, но и самого Красса, своего злейшего врага. В конце концов, прошло всего два года с тех пор, как два избранных консула были лишены полномочий за нечестные предвыборные уловки. Однако, чтобы добиться этого, требовались убедительные улики и доказательства нечистоплотности противников. Добывание их стало главной задачей Цицерона. Теперь он выходил из дома лишь в сопровождении целой толпы сторонников и вербовал новых, пытаясь привлечь на свою сторону как можно больше избирателей. Однако, в отличие от своих соперников, Цицерон не пользовался помощью номенклатора[37], который нашептывал человеку имена тех, с кем он говорит. Цицерон гордился своей редкостной способностью удерживать в памяти тысячи имен, а если иногда он забывал, как зовут собеседника, то выпутывался остроумно и непринужденно.