Империй. Люструм. Диктатор

Пробираясь следом за Цицероном сквозь это людское скопище, я всматривался в знакомые лица, и передо мной словно оживали минувшие десять лет, так много собралось тех, за кого Цицерон в течение этого времени сражался в судах. Пришел даже Попиллий Ленат, чьего племянника Цицерон спас от обвинения в отцеубийстве в тот день, когда в нашу дверь постучал Стений из Ферм. Все это походило скорее на семейный праздник, чем на собрание в преддверии выборов, и Цицерону было некогда вздохнуть. Он не обошел вниманием ни одной протянутой руки, ни одного гостя, с которым не перебросился хотя бы парой слов. Каждый ощутил на себе его внимание, у каждого возникло ощущение того, что он — самый желанный гость.

Незадолго до выхода из дома Квинт, все еще продолжавший злиться, оттащил брата в сторону и потребовал отчета о том, где он пропадал и что делал всю ночь. Цицерон, поглядев на окружавших их людей, тихо ответил, что расскажет обо всем позже, но это еще больше распалило Квинта.

— Ты за кого меня принимаешь? — возмущался он. — За свою служанку? Рассказывай сейчас же!

Сдавшись, Цицерон вкратце поведал брату о нашей поездке в дворец Лукулла и о том, что там присутствовали также Метелл, Катул, Гортензий и Исаврик.

— Вся патрицианская шайка! — возбужденно выдохнул Квинт, сразу же перестав сердиться. — О боги, кто бы мог такое представить! И что же, они поддержат нас?

— Мы говорили час за часом, но они не стали давать никаких обещаний, пока не посоветуются с представителями других знатных семей, — ответил Цицерон, беспокойно оглядываясь и желая убедиться, что никто из посторонних не подслушивает. — Гортензий, как мне показалось, согласен, Катул упрямится, другие же сделают то, что сочтут наиболее выгодным для себя. А нам остается только одно — ждать.

Аттик, который слышал все это, спросил:

— Но они поверили в достоверность доказательств, которые ты им предъявил?

— Думаю, да. Благодаря Тирону. Но все это мы можем обсудить позже. Сделайте мужественные лица, друзья, — проговорил Цицерон, поочередно пожимая руки каждому из нас. — Нас ждут выборы, и мы должны их выиграть!

Редко кому из кандидатов удается устроить такое пышное зрелище, в которое Цицерон превратил свое торжественное шествие к Марсову полю, и это произошло во многом благодаря Квинту. Мы двигались колонной из трех или четырех сотен человек: музыкантов, юношей, несших зеленые ветви, перевязанные лентами, девушек, что разбрасывали лепестки роз, актеров, сенаторов, всадников, торговцев, владельцев конюшен, завсегдатаев судебных разбирательств, представителей различных товариществ, членов римских общин из Сицилии и Ближней Галлии, государственных служащих. Перед нами катилась волна избирателей. Музыка, свист, приветственные крики — мы, должно быть, производили невероятный шум.

Мне часто приходилось слышать, что любые выборы, проходящие в тот или иной день, рассматриваются избирателями и кандидатами как самые важные в их жизни. Осмелюсь утверждать, что в тот день это ощущение полностью соответствовало действительности. Возбуждение увеличивалось еще и оттого, что никто не знал, чем они закончатся, учитывая невиданную напористость взяткодателей, большое число кандидатов и тот обстоятельство, что их отчасти сплотила атака Цицерона на Гибриду и Катилину в сенате.

Опасаясь неприятностей, Квинт принял меры предосторожности, так что перед Цицероном шагали несколько наших добровольных помощников из числа самых крепких. Когда мы приблизились к площадкам для голосования, моя тревога возросла, ибо впереди, у шатра распорядителя выборов, я увидел Катилину и его сподвижников. Некоторые из этих скотов при нашем приближении стали скалить зубы и отпускать глумливые замечания, но сам Катилина, метнув быстрый взгляд в сторону Цицерона, продолжил беседовать с Гибридой. Я шепотом обратился к Фруги, выразив удивление относительно того, что Катилина даже не попытался устрашить противников, хотя это был его обычный прием. Фруги, отличавшийся острым умом, ответил:

— Сейчас он просто не видит в этом необходимости, поскольку считает, что победа у него в кармане.

Эти слова наполнили мою душу смятением.