Империй. Люструм. Диктатор

Но затем произошло нечто весьма знаменательное. Цицерон и другие кандидаты на должности консулов и преторов, всего около двух дюжин человек, стояли на небольшой отведенной для них площадке, окруженной невысокой изгородью, которая отгораживала их от приверженцев. Председательствующий консул Марпий Фигул разговаривал с авгуром, проверяя, все ли готово для начала выборов, когда появился Гортензий в сопровождении примерно двадцати мужчин. Приблизившись к ограде, он окликнул Цицерона. Тот прервал беседу с одним из кандидатов (по-моему, это был Корнифиций) и подошел к нему. Уже само это удивило собравшихся — всем было известна взаимная неприязнь, которую старинные соперники питали по отношению друг к другу. Зрители загудели, а Катилина и Гибрида повернули головы так резко, что едва не свернули себе шеи. Несколько секунд Цицерон и Гортензий молча смотрели друг на друга, а затем одновременно кивнули и протянули друг другу руки. Не было сказано ни слова, но Гортензий полуобернулся к пришедшим с ним мужчинам и, не разжимая пальцев, поднял над головой руку, свою и Цицеронову. Раздались радостные крики, смешанные со свистом и улюлюканьем: всем было ясно, что означает это событие. Лично я не ожидал ничего подобного. Аристократы поддержали Цицерона!

Спутники Гортензия тут же разошлись в разные стороны и растворились в толпе — по всей видимости, для того, чтобы сообщить представителям знати в центуриях, кого они должны поддержать. Поглядев на Катилину, я увидел на его лице одно лишь удивление. Он, должно быть, еще не успел осознать важность произошедшего. Еще бы, все случилось за считаные секунды, и Гортензий уже уходил.

В следующее мгновение Фигул призвал кандидатов подняться вместе с ним на помост, чтобы голосование могло начаться.

Распознать дурака очень просто: он всегда заранее знает, кто победит на выборах. Но ведь выборы впору сравнить с живым существом: в них задействованы тысячи человеческих умов, глаз, глоток, мыслей, желаний. Это существо может вдруг повернуться и побежать в самом непредсказуемом направлении — хотя бы для того, чтобы лишний раз доказать никчемность любых пророчеств. Именно этот урок я усвоил в тот день на Марсовом поле, когда авгуры осмотрели внутренности жертвенных птиц и поглядели в небеса, желая выяснить, не грозят ли летающие птахи какими-либо бедами, когда к богам обратились с молитвами о благословении, а всем эпилептикам было предложено убраться восвояси. Дело в том, что в те дни, если во время выборов у кого-нибудь на площади случался приступ эпилепсии, итоги считались недействительными. На подступах к Риму выставили легион, чтобы предотвратить внезапное вражеское нападение. Был уже оглашен список кандидатов, прозвучали фанфары, на Яникульском холме взмыл красный флаг, и граждане Рима приступили к волеизъявлению.

Какой из ста девяноста трех центурий достанется честь голосовать первой, решалось с помощью жребия, и если ею оказывалась твоя, это считалось великим счастьем — первая центурия нередко определяла ход голосования. Рассчитывать на это могли только самые богатые центурии, и я помню, как в то утро наблюдал вереницы сытых и самоуверенных денежных воротил и торговцев, проходивших по мосткам и скрывавшихся в парусиновых загородках. Их голоса подсчитали довольно быстро, после чего Фигул вышел вперед и сообщил, что пока Цицерон идет первым, а Катилина — вторым. Толпа вновь зашумела, поскольку те дураки, которых я только что упомянул, в один голос предсказывали первое место Катилине, а второе — Гибриде. Гул толпы, когда стало понятно, что произошло, перешел сначала в радостное волнение, а затем в бурное торжество, распространившееся на все Марсово поле.

Цицерон, стоявший под навесом чуть ниже консульского помоста, позволил себе лишь слегка улыбнуться, а потом (ах, что он был за актер!) напустил на себя вид, исполненный достоинства и властности, как и приличествует римскому консулу. Катилина, вставший как можно дальше от Цицерона — так, чтобы их разделяли все остальные сенаторы, — выглядел так, будто неожиданно получил пощечину. Только лицо Гибриды ничего не выражало. То ли он был пьян, как обычно, то ли слишком глуп, чтобы уразуметь суть произошедшего. Что до Цезаря и Красса, то поначалу они маялись от безделья и беззаботно болтали, стоя рядом с тем местом, где из загородок выходили проголосовавшие избиратели, а когда были оглашены предварительные итоги, их лица так вытянулись, что я, не удержавшись, громко рассмеялся. Торопливо посовещавшись друг с другом, они разошлись в разные стороны, без сомнения намереваясь выяснить, почему миллионы сестерциев, потраченные на взятки, не принесли желанной centuria praerogativa.