Империй. Люструм. Диктатор

Неудивительно, что возникли подозрения — не угасшие и по сей день, — что Катилина и его старый союзник Гибрида тайно поддерживали связь. Цицерон это предвидел, и, когда стало очевидно, что битвы не избежать, Петрей, военный легат Гибриды и ветеран многих сражений, вскрыл печати с приказа, который получил еще в Риме. Его назначали начальником над войском; Гибрида должен был сказаться больным и не принимать участие в сражении; в случае отказа Петрей обязан был его задержать.

Когда все это сообщили Гибриде, он сразу же согласился и объявил, что страдает от приступа подагры. Таким образом, Катилина, неожиданно для себя, оказался лицом к лицу с одним из лучших военачальников Рима, стоящим во главе сил, которые превосходили его собственные и по численности, и по вооружению.

Утром, перед битвой, Катилина обратился к своим солдатам, многие из которых были вооружены только вилами и охотничьими дротиками:

— Братья, мы сражаемся за свою страну, свободу и жизнь, тогда как наши противники защищают продажных богачей. Они превосходят нас числом, но мы крепче их духом и потому победим. А если этого не случится, если Фортуна отвернется от нас, не дайте перерезать себя как скотину, но бейтесь, как настоящие мужчины, — так, чтобы победа врагов стала кровавой и горестной.

Раздались звуки труб, и первые ряды двух войск начали сближение.

Последовала страшная бойня, и Катилина провел в ее гуще весь день. Ни один из его начальников не отступил. Они бились с яростным отчаянием людей, которым уже нечего терять. Только когда Петрей бросил в бой когорту преторианцев[66], войско бунтовщиков наконец рассыпалось. Сторонники Катилины, включая Манлия, умерли там же, где и стояли: все свои раны они получили в грудь — и ни одной в спину. Вечером после битвы, в глубине рядов своих противников, был найден Катилина, окруженный трупами изрубленных врагов. Он еще дышал, но вскоре умер от ужасных ран. Гибрида велел поместить его голову в ведро со льдом и отправить в Рим, чтобы показать сенаторам. Но Цицерон, переставший быть консулом за несколько дней до этого, отказался смотреть на голову своего врага. Так закончился заговор Луция Сергия Катилины.

Часть вторая Pater Patriae 62–58 гг. до н. э

Ведь я люблю нашего Катона не меньше, чем ты, а между тем он, с наилучшими намерениями и со своей высокой добросовестностью, иногда наносит государству вред. Он высказывается так, словно находится в государстве Платона, а не среди подонков Ромула[67].

Цицерон. Из письма Аттику 3 июня 60 г. до н. э.

XII

В течение первых нескольких недель после того, как хозяин перестал быть консулом, все жаждали услышать историю о том, как Цицерон разоблачил заговор Катилины. Для него были открыты лучшие дома Рима. Он очень часто обедал в гостях — ненавидел оставаться один. Я нередко сопровождал хозяина, стоял за его ложем вместе с остальной свитой и слушал, как Отец Отечества потчует других участников обеда отрывками из своих речей. Он любил рассказывать о том, как ему удалось избежать покушения в день голосования на Марсовом поле, или о том, как он устроил ловушку для Лентула Суры на Мульвиевом мосту. Обычно он показывал, как все было, передвигая по столу блюда и чашки, совсем как Помпей, описывавший прошлые битвы. Если кто-нибудь прерывал его или хотел поговорить о другом, хозяин нетерпеливо дожидался промежутка в беседе, бросал на прервавшего убийственный взгляд и продолжал:

— И вот, как я говорил…

Каждое утро величайшие представители великих семейств приходили к хозяину в дом, и он показывал им, где именно стоял Катилина, предлагая сделать его пленником, какими столами и стульями завалили подступы к дверям, когда заговорщики осадили его дом. Когда Отец Отечества вставал для выступления в сенате, в зале мгновенно наступала уважительная тишина, и он никогда не упускал случая напомнить всем сенаторам: они могут собираться здесь только потому, что он спас республику. Короче, он стал — разве можно было ожидать такого от Цицерона? — невероятно нудным.