Империй. Люструм. Диктатор

Даже не сняв плаща и шляпы, он протянул мне письмо, полученное им накануне от Октавиана: «Я прочитал твою новую филиппику и думаю, что она просто великолепна — достойна самого Демосфена. Я желал бы только одного: видеть лицо нашего современного Филиппа, когда он ее прочтет. Мне стало известно, что он передумал нападать на меня здесь: без сомнения, беспокоится, что его люди откажутся идти войной против сына Цезаря. Вместо этого он со своим войском быстро движется в сторону Ближней Галлии, намереваясь вырвать эту провинцию из рук твоего друга Децима. Мой дорогой Цицерон, ты должен согласиться, что мое положение прочнее, чем мы могли мечтать в ту пору, когда встретились у тебя в Путеолах. Сейчас я ищу в Этрурии новых солдат. Они так и стекаются ко мне. И, однако, я, как всегда, остро нуждаюсь в твоих мудрых советах. Можем ли мы встретиться? Во всем мире нет человека, с которым я поговорил бы охотнее».

— Ну, — с ухмылкой спросил Цицерон, — что думаешь?

— Это очень лестно, — ответил я.

— Лестно? Да брось! Пусти в ход свое воображение. Это более чем лестно! Я думаю об этом с тех пор, как получил письмо.

После того как один из рабов помог Цицерону снять уличную одежду, тот поманил нас с Аттиком, приглашая следовать за ним в комнату для занятий, и попросил меня закрыть дверь.

— Вот что я думаю о ходе событий: если бы не Октавиан, Антоний захватил бы Рим и с нашим делом было бы покончено, — сказал он нам. — Но страх перед Октавианом заставил волка в последний миг бросить свою добычу, и теперь он крадется на север, чтобы вместо Рима пожрать Ближнюю Галлию. Если этой зимой он нанесет поражение Дециму и захватит провинцию — так, наверное, и будет, — у него появятся деньги и войско, чтобы весной вернуться в Рим и добить нас. Между ним и нами стоит один Октавиан.

Аттик недоверчиво спросил:

— Ты и вправду думаешь, что Октавиан набрал войско, собравшись защищать то, что осталось от республики?

— Нет, но разве в его интересах позволить Антонию завладеть Римом? — отозвался оратор. — Конечно нет. Сейчас Антоний — настоящий враг Октавиана, тот, кто украл его наследство и отметает его требования. Если я смогу убедить Октавиана в этом, мы еще можем спастись от несчастья.

— Возможно… Но только для того, чтобы передать республику из лап одного тирана в лапы другого, — и к тому же это будет тиран, который сам называет себя Цезарем, — заметил Аттик.

— О, я не знаю, тиран ли этот юнец… Возможно, мне удастся использовать свое влияние, чтобы удержать его на стороне добродетели — по крайней мере, пока мы не избавимся от Антония.

— Его письмо определенно подразумевает, что он будет тебя слушать, — сказал я.

— Именно, — кивнул Цицерон. — Поверь, Аттик, я мог бы показать тебе тридцать таких писем, если бы потрудился их найти: они приходили с самого апреля. Почему он так жаждет моего совета? Дело в том, что мальчику не хватает человека, которого он хотел бы видеть своим отцом: его родной отец умер, его отчим — глупец, а приемный отец оставил ему величайшее в истории наследство, но не оставил указаний, как его заполучить. Кажется, я занял место его отца, и это благословение не столько для меня, сколько для республики.

— И что же ты собираешься делать? — спросил Аттик.

— Поеду повидаться с ним.

— В Этрурию — посреди зимы, в твоем возрасте? Это ведь в сотне миль отсюда. Ты, верно, спятил!

— Но вряд ли можно ожидать, что Октавиан явится в Рим, — поддержал я Цицерона.

Тот отмахнулся от возражений Помпония:

— Значит, мы встретимся на полпути. Вилла, которую ты купил пару лет назад на озере Вольсинии, прекрасно подошла бы для этой цели. Она занята?

— Нет, но я не могу поручиться, что там удобно, — ответил Аттик.

— Это не важно. Тирон, набросай письмо Октавиану с предложением встретиться на вилле, как только он сможет туда добраться.

— Но как же сенат? — спросил Помпоний. — Как же люди, предназначенные быть консулами? У тебя нет власти, чтоб вести переговоры с кем-либо от лица республики, тем более — с главарем мятежного войска.

— В республике ни у кого больше нет власти. В том-то и дело. Власть лежит в пыли, ожидая, что кто-нибудь осмелится ее поднять. Почему бы это не сделать мне?

У Аттика не нашлось ответа, и через час к Октавиану отправилось приглашение Цицерона. Спустя три дня тревожного ожидания он получил ответ: «Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем возможность снова увидеться с тобой. Я встречусь с тобой в Вольсинии шестнадцатого, как ты предлагаешь, если только не узнаю, что это стало для тебя неудобным. Предлагаю держать нашу встречу в тайне».

Чтобы никто не догадался о задуманном им, Цицерон настоял, чтобы мы выступили в темноте, задолго до рассвета, утром четырнадцатого декабря. Мне пришлось подкупить часовых, и те открыли нам Фонтинальские ворота. Мы знали, что нам придется сунуться в край, где царит беззаконие и рыщут отряды вооруженных людей, а потому путешествовали в закрытой повозке со множеством телохранителей и слуг.