Империя

Нольде годами успешно интриговал против таких неугодных властям художников (более талантливых, чем он сам), как Пехштейн, Тапперт, Шмидт-Ротлуф, Кирхнер, Барлах, Вебер; но ему это не помогло: в конечном итоге его тоже лишили права писать красками, созданные им произведения выкинули из музеев, а некоторые картины даже уничтожили. Потом, правда, кто-то из служащих имперского бюро по внешней торговле сообразил, как много швейцарских франков можно выручить за такую мазню (по сути, говорили тогда, картины Нольде представляют собой сочетания цветных плоскостей, на которых порой можно различить человеческий рот, или силуэт собаки, или облако, цветы, реже группу людей — так мог бы нарисовать любой ребенок), после чего те полотна, которые еще не были уничтожены, власти начали продавать за границу. Второй портрет Августа Энгельхардта достался частному коллекционеру из Мехико, в чьем доме он и висит по сей день — над буфетом, на который каждый день ставят вазу с только что срезанными розами…

Нольде — который уже долгие годы разоблачал евреев, а сейчас искренне убежден, что его живопись является вершиной новой тевтонской эстетики, — не может объяснить себе, как получилось, что его картины до такой степени не вписываются в новое время. Он впадает в глубокую депрессию, продолжает втайне писать красками и, как и многие другие оппортунисты тех лет, уже ждет момента, когда наступит Finis Cermaniae.

XIV

Начинается все с того, что гимназист Гаврило Принцип, поспешно проглотив в кафе Морица Шиллера бутерброд с ветчиной, выбегает на улицу тихого балканского городка и стреляет — с самого что ни на есть близкого расстояния, еще с куском бутерброда во рту и с крошками в жиденьких усах, — стреляет из револьвера с глушителем в ненавистного деспота и его супругу Софию. А дальше, как говорится, коготок увяз-всей птичке пропасть. Разлившееся после этого убийства море огня с вездесущей беспощадностью бушует по всей Европе; гудящие самолеты, словно бумажные стрекозы, кружат над фландрскими окопами; всякий солдат, если у него есть противогаз, дрожащими руками напяливает его на себя, едва заслышав крик: «Хлор!»; раскаленный осколок одной из миллионов взорвавшихся на Западном фронте гранат впивается, точно белый червяк, в икру молодого ефрейтора 6-й Королевской Баварской резервной дивизии, всего лишь на два-три дюйма выше жизненно важной артерии: то есть знакомство моих дедушки и бабушки могло бы вообще не состояться, и тогда два с лишним десятилетия спустя они не ускоряли бы шаг, проходя через гамбургский парк Моорвайде, делая вид, будто их не касается, что рядом, на вокзале Даммтор, навьюченных чемоданами мужчин, женщин и детей грузят в товарные вагоны и отправляют куда-то на восток, на самый край империи, как если бы эти люди уже превратились в тени, в пепельно-серый дым.

Однако наберитесь терпения, до этого мы тоже дойдем… Не как далекая гроза, первые вестники которой приближаются неотвратимо и угрожающе (зато у людей еще есть какое-то время, чтобы найти укрытие), но быстро и безжалостно — и не без некоторого комизма — приходит Первая мировая война на архипелаг Бисмарка. Радиостанцию Рабаула, которая поддерживает связь с Германским рейхом через центральную радиостанцию в Науэне, атакует отряд австралийских солдат, и в конце концов они взрывают ее многочисленными ручными гранатами. Тому почтовому служащему, который когда-то нарисовал этикетку для кокосового масла Энгельхардта, не повезло, он оказался в неподходящее время в неподходящем месте (да еще и в форме, напоминающей военную): на него с грохотом обрушивается железный сейф, и в момент, когда бедолага падает, в лоб ему попадает пуля вражеского стрелка.

Несколько дней спустя в бухте Бланш уже курсирует австралийский крейсер, из воды выныривает субмарина, в городе царят всеобщее смятение и нарастающий беспорядок; многие белые пытаются скрыться в резиденции губернатора и там баррикадируют окна, нагромождая перед ними, с внутренней стороны, цветастые диваны и матрасы. Белокурые дамы, которые еще недавно лениво перелистывали журналы и жаловались друг другу на неудовлетворительное поведение малайских слуг, теперь одна за другой падают в обморок, и каждый раз приходится звать доктора. Подача электроэнергии прекращается, привычное жужжание вентиляторов смолкает. Единственная граната, выпущенная с военного крейсера в сторону Рабаула, с воем приземляется перед одним из отелей и портит прическу ближайшей пальме.