Империя

Хэй сидел вместе с членами кабинета в первом ряду платформы, сооруженной на ступеньках восточного крыла Капитолия. Он был рад соседству с тучным Тафтом, защищавшим его от порывов ледяного ветра. Прямо перед ним президент обращался к своим подданным, и, как всегда, Хэй поражался, как его шея переходит в голову без малейшего утолщения.

Президенту, конечно, предстоит нелегкое время. Теперь, после смерти Марка Ханны, ему будет трудно провести через сенат даже безобидный закон об инспекции мясных продуктов, потому что все в нем были куплены или, как Олдрич из Род-Айленда, сами были миллионерами и покупателями голосов, а спикер палаты представителей Кэннон был обвенчан с богачами, что не так уж страшно, полагал Хэй, сам ставший миллионером через брак, хотя и благодаря собственным усилиям тоже. Даже еще в большей степени, чем Адамс, он обладал даром прикосновения Мидаса, что удивляло его самого, начинавшего свой жизненный путь с поэзии.

Хотя Хэй глубоко верил в «железный закон олигархии», как выразился Мэдисон, он, как и Рузвельт, считался с возможностью революции, если не будут проведены реформы и новые богачи по-прежнему будут делать свой бизнес за счет безвластного большинства. Верховный суд и полиция обеспечивали не только защиту собственности, но и право любого энергичного человека разорять страну, а конгресс в общем и целом был продажен. Случайный честный человек вроде громогласного молодого Бивериджа[157] выглядел эксцентриком: он был слишком далек от истинного центра власти и добился лишь расположения публики, и всемогущий сенатский комитет по регламенту его просто игнорировал.

А что касается Кэбота… Хэя даже передернуло, отнюдь не от холода. Тщеславие и вероломство этого человека были двумя константами вашингтонской жизни. Это скала, о которую Теодор размозжит себе голову, заметил однажды Адамс. Пока корабль Теодора благополучно плыл по морям республики, но Кэбот всегда был тут как тут, готовый заблокировать любой договор Хэя. Кэбот — это мой риф, пробормотал про себя Хэй, и мысль о том, что скоро он поплывет не по опасным республиканским морям, а по Средиземному, согревала ему душу.

Раздались громкие продолжительные аплодисменты: Теодор закончил речь. На севере появилась черная туча. Тафт помог Хэю встать. К удивлению Хэя, Тафт вдруг спросил:

— Здесь Линкольн произнес свою инаугурационную речь?

— Да. Именно здесь, — сказал Хэй. — Сейчас я все вспомнил. Сначала лил дождь. Вице-президент мистер Джонсон был пьян. Потом дождь прекратился и президент произнес речь.

— Я знаю эту речь наизусть, — задумчиво сказал Тафт.

— Тогда мы и не подозревали, что мы все… принадлежим истории. Мы считали, что просто влипли в очень неприятную заваруху, и жили ото дня ко дню. Я припоминаю, что за одну фразу до конца речи вспыхнули аплодисменты. — У Хэя было странное чувство, будто он находится если не одновременно в двух разных местах, то на одном месте в разные времена, и он снова услышал голос президента, перекрывающий аплодисменты и произносящий слова, ужасные своей простотой: «И пришла война».

— Мы потеряли целое поколение, — невыразительным голосом сказал Тафт.

— Мы потеряли целый мир, — сказал Хэй и искренне удивился, что жил так долго и оказался в этой чужой для него стране.

2

На следующий день после инаугурационного бала Каролина отметила свое двадцатисемилетие в обществе Блэза, двух адвокатов, один из них — ее муж Джон Сэнфорд, другой — мистер Хаутлинг. Торжество началось в ее кабинете в редакции «Трибюн», где были подписаны документы о передаче наследства ею, Блэзом, свидетелями и нотариусом. Джон задавал важные вопросы. Хаутлинг отвечал в меру своих арифметических способностей. Блэз с отсутствующим видом смотрел в пустоту. Каролина наконец получила свое; Блэз, получивший половину того, что принадлежало Каролине, поднялся на ступеньку выше. Быть наполовину издателем процветающей газеты все же лучше, чем не быть издателем, а просто владеть захудалой «Балтимор икзэминер».

— Теперь, — сказал Хаутлинг, когда последняя подпись была поставлена и Каролина стала многократной миллионершей, — что касается собственности в Сен-Клу-ле-Дюк. В завещании вашего отца ничего не говорится о том, кто ее наследует. В соответствии с законом суд несомненно определит, что вы будете владеть этой собственностью сообща, как и остальным имуществом, и в случае его продажи вы разделите пополам вырученные деньги. Это приемлемо? — Он посмотрел на Джона, тот на Каролину.

— Да, — сказала она и посмотрела на Блэза. Тот пожал плечами и сказал:

— О’кей.

— Я хотела бы проводить там май и июнь, — сказала Каролина. — Я скучаю по нашему имению.

— Я буду приезжать в июле и августе, — сказал Блэз. — Я проведу там медовый месяц.

— Хорошо, — сказал Хаутлинг. Впрочем, он слушал только тогда, когда ему за это отдельно платили.

Каролина пристально посмотрела на Блэза, старательно вытиравшего чернила с указательного пальца.

— Фредерика?

— Да. Мы поженимся в мае.

— Тогда тебе Сен-Клу потребуется в мае.

— Мы все там поместимся, — примирительно сказал Блэз.