Империя

Каролина и в самом деле разработала план действий. Джон Эпгар Сэнфорд не поверил своим ушам, когда она ему открылась. Он просил ее подумать еще раз, ничего не предпринимать, дать судебному делу плестись, как ему положено. Однако она была убеждена, что сможет одолеть Блэза куда более экстравагантным и приятным способом, при условии, конечно, что ей, как Наполеону, будут сопутствовать удача и помогать военная хитрость. Ключ к ее будущему лежит здесь, в этом странном тропическом городе, среди чужих людей. Ей нужен Дел. Ей нужна любая помощь с любой стороны. Джон в качестве двоюродного брата, теперь она звала его по имени, был готов всячески ей помогать, но на беду был робок от природы. Теперь он наконец овдовел. Однажды вечером в новом шикарном ресторане Дельмонико, где за соседним столиком острословка миссис Фиш изо всех сил напрягала слух, стараясь уловить хоть слово (тут-то Каролина благословила Гарри Лера за его непрерывный смех), Джон, забыв свою робость и учитывая, что срок траура на исходе, сделал ей предложение. Глаза Каролины наполнились неподдельными слезами. В Париже и Лондоне она, случалось, флиртовала, но кроме Дела никто пока не проявил желания на ней жениться, да и она еще не встретила человека, за которого ей захотелось бы замуж; так сложился образ самое себя — одинокой особы, распоряжающейся собственной судьбой. И все же предложение Джона ее растрогало; она самым серьезным образом его обдумает, сказала она, ведь замужество — самый важный шаг в жизни молодой женщины, не так ли? Произнося все положенные в таких случаях слова, которым она научилась от Маргариты или почерпнула из романов и пьес, она начала смеяться, а слезы по-прежнему текли по ее лицу.

— Над чем вы смеетесь? — Джон почувствовал себя уязвленным.

— Не над вами, дорогой Джон! — Лицо миссис Фиш, и впрямь точно рыбье, застыло в сосредоточенном внимании. — Над собой, над всем этим миром.

Адамс настоял, чтобы Каролина осталась, когда отец с сыном отправились на другую сторону улицы в государственный департамент, где им наверняка предстоял серьезный разговор.

Оставшись с Каролиной вдвоем, Адамс сказал:

— Для отца это был удар.

— Мистер Хэй явно не в восторге.

— Ты это почувствовала? — Адамс смотрел на нее с любопытством. — А что еще?

— Что отец как бы желает, чтобы сын потерпел крушение, а сын… — Она замолчала.

— А что же сын?

— Сын обвел его вокруг пальца.

— Думаю, ты права, — согласился Адамс. — Хотя, конечно, я ничего не знаю о сыновьях. Осведомлен только о дочерях или, скорее, племянницах. Я понятия не имею, что происходит или не происходит между отцами и сыновьями. Сын Кэбота Лоджа поэт. Я наверное гордился бы этим. А вот Кэбот недоволен.

— Печально, что у вас нет наследника.

В глазах Адамса вспыхнули искры гнева. Подлинного ли, напускного, но Каролине стало не по себе. Затем он вдруг разразился смехом.

— Сменилось четыре поколения с тех пор, как мой прапрадед Джон Адамс написал конституцию штата Массачусетс и наша семья вошла в историю, по существу положив начало республике. Поэтому вполне логично, что мы с Бруксом подводим под Адамсами черту. Мы родились для того, чтобы подвести итог деятельности наших предков и предсказать, если не спланировать, будущее для наших довольно убогих, полагаю, потомков. Я имею в виду, — он горько улыбнулся, — не каких-либо наших незаконных отпрысков, а сыновей моего старшего брата Чарльза Френсиса.

— Вот уж не думала услышать от Адамсов нечто самоуничижительное, даже в пятом поколении. — Каролине было приятно общение с этим старым господином. Ну словно Поль Бурже, наделенный не только мудростью, но и остроумием.

Адамс перешел к делу.

— Я осведомлен о твоей родственной связи с Аароном Бэрром; прошлым летом ты, помнится, говорила об оставшихся после него бумагах.

— Они у меня. То есть должны быть у меня. Уж их-то я с Блэзом делить не обязана. Они достались мне от матери. Бумаги хранятся в кожаных саквояжах. Я их когда-то видела. Похоже, что мой дед Скайлер уговорил Бэрра приняться за мемуары. Дед служил в юридической конторе Бэрра, когда тот был уже совсем стар. Там есть также дневник, который вел дед в те же годы. И еще, — она нахмурилась, — дневник, который я так и не открыла, потому что мать — я думаю, это сделала она, — написала на обложке: «Сжечь». Дневник так и лежит в саквояже, никем не читанный, и никто его не сжег. Я, во всяком случае, его не прочитала, и не думаю, что удосужился это сделать отец.

— Слабо развитая шишка любопытства. Правда, в моей семье, где все записывалось столетиями, если бы кто-нибудь написал «Сжечь», мы сделали бы это с чувством облегчения. — Адамс закинул ноги в маленьких, до блеска начищенных башмаках на каминную решетку. — Некоторое время назад я написал книгу о твоем предке Бэрре…

— О моем предполагаемом предке. Хотя я абсолютно убеждена в нашем родстве. Он был романтиком.

— Прости уж меня, но мне он кажется пустозвоном.

— По-моему, вы путаете его с Джефферсоном! — парировала Каролина.

Адамс разразился громким искренним хохотом, не похожим на его стилизованный рык, означавший одобрение.