Читаем Империя ангелов полностью

Империя ангелов

– Это без меня. У меня обязательство перед Эдмондом Уэллсом. Думаю, вы готовитесь совершить огромную глупость, – предупреждаю их я.

– Нам не впервой, – напоминает Рауль. – В конце концов, это элемент нашей ангельской свободы воли.

146. Жак, 22 с половиной года

Рене Шарбонье просит меня сделать роман менее объемным. Из тысячи пятисот страниц я оставляю триста пятьдесят, из восьми сражений – одно, из двадцати главных действующих лиц всего трех, из тысячи сорока восьми пейзажных зарисовок – дюжину.

Честно говоря, упражнение по сохранению только самого главного не кажется мне спасительным. Я переписываю, тщательно вылизываю каждую строчку. Потом отрезаю от текста все начало и весь конец. Так быстрее начинается раскручивание сюжета и ускоряется его завершение. Это как облегчение корзины воздушного шара, помогающее ему взлететь.

По мере совершенствования моей рукописи Гвендолин все сильнее нервничает.

– У тебя-то все на мази, – бормочет она. – Мне ничего такого не светит.

Я в ответ:

– Для нас обоих лучше, чтобы хотя бы у одного что-то получилось. Один сможет помочь другому.

Неверный выбор слов. Гвендолин предпочла бы, чтобы роли поменялись. Чтобы это ее, а не меня, в конце концов напечатали, чтобы это она смогла помогать другим. Мой успех только ярче демонстрирует ее неудачу.

Чем ближе дата выхода книги, тем она агрессивнее. Я уже должен чуть ли не извиняться, что меня собрались издать. В конце концов Гвендолин заявляет:

– Если ты меня действительно любишь, изволь найти в себе силы отказаться от издания книги.

Не ожидал от нее такой откровенности. Даю слово отвезти ее в отпуск, если «Крысы» принесут денег. Она отвечает, что ей плевать на отпуск и что вообще мой роман слишком плох, чтобы кого-нибудь заинтересовать.

Через короткое время Гвендолин уходит от меня к Жану-Бенуа Дюпюи, психиатру, специалисту по лечению спазмофилии.

– Я ухожу к Жану-Бенуа, потому что ему, по крайней мере, хватает смелости произнести слова, которые ты так и не смог из себя выдавить за все время нашего знакомства: «Я тебя люблю».

Я чувствую себя брошенным, Мона Лиза тоже. Мы уже начинали привыкать к ее малозаметному присутствию.

Я опять начал запираться в туалете и там читать.

Вскоре Гвендолин принимается мне названивать с рассказами о своем счастье:

– Я нашла своего мужчину. Жан-Бенуа – само совершенство.

Но потом дело осложняется:

– Он взбесился, когда узнал, что я тебе звонила.

И все же звонки продолжаются. С ее глаз спадает пелена. До Гвендолин дошло, что ее психиатр страдает комплексом неполноценности из-за своего маленького роста и злится на всех, кто выше его. Занимаясь случаями спазмофилии, он обычно имеет дело с депрессивными клиентами, которыми легко манипулировать. Жан-Бенуа вмешивается смеха ради в их жизнь и проверяет пределы своих манипуляционных способностей. Несколько пациентов делают попытку самоубийства, после чего их родственники требуют лишить его лицензии. Но он дружит с министром, поэтому никто не смеет на него замахнуться.

Однажды я случайно встречаю Гвендолин на улице, она относила пиджаки Жана-Бенуа в химчистку. Рука у нее подвязана шарфом, она осунулась, прячет за темными очками фонарь под глазом.

При виде меня она порывается улизнуть, но передумывает. Ласково трогает меня за руку и говорит с улыбкой:

– Ты не понимаешь, это любовь. Дюпюи от меня без ума.

Сказала – и убежала.

После этого я уже ничего о Гвендолин не слышал.

Меня эта история потрясла.

Я применяю свою привычную тактику бегства: пишу. Раз вот-вот выйдет первый том «Крыс», я засел за второй. И надо же было моему компьютеру именно в этот момент сломаться! Из-за необъяснимого сбоя с жесткого диска исчезают все сохраненные на нем тексты.

Это оказывает на меня странное воздействие: потеря невесты и всех черновиков равносильна маленькой смерти. Мне остается только одно – возродиться. Я все пишу сначала. Мне пришла мысль ввести в сюжет новый персонаж, навеянный личностью Дюпюи.

Вообще-то мне впервые попался на пути настоящий злодей. Альфред Хичкок подчеркивал, что качество истории зависит от качества отрицательного персонажа. В лице Дюпюи я приобрел антигероя, чья достоверность обеспечена тем, что он существует на самом деле. Я вставляю его в свою «Оду крысам», и все остальные персонажи начинают смотреться рядом с ним гораздо рельефнее.

Я усердно сочиняю, но эта история почему-то не перестает меня терзать. Благодаря Гвендолин я понял, что нельзя помочь другим вопреки их воле, и это открытие причиняет мне боль. Писать пишу, но набирает силу новый приступ капитулянтства. Как обычно, я начинаю лениться и медлить. Забыта даже радость от мысли, что скоро меня напечатают.

Запершись в туалете, я теперь не читаю, а пережевываю одну и ту же мысль: «Что толку?» Думаю, я не исполнил пожелание мадемуазель Ван Лизбет: не нашел своего места. Где я, а где моя жизненная миссия? Какой из меня писатель? Что толку упираться?