Империя Четырех Сторон

А она все кувыркалась кубарем, увлекая за собой камни. Догоняя болид, они дождем молотили по легкой оранжевой обшивке. Склон был пологим, но длинным. Вадим что было сил вжался в сиденье. В ушах стоял вой и крик. Пилот догадался, что кричит штурман. Ему было не до Эспинозы, но он догадался, что большой и рыхлый живот не оставлял возможности плотно зафиксироваться в кресле. Значит, комиссара болтало и швыряло под ремнями. В кабине неприятно пахло чем-то сладковатым. Толстяка стошнило. Следы плохо переваренного завтрака попали на переднюю панель, в которую Вадим вперил свой взгляд. Его так учили: чтобы не кружилась голова, чтобы оставаться в сознании, нужно выбрать какую-то одну точку перед собой и стараться удержать на ней свой взгляд настолько долго, насколько это возможно.

Казалось, машина катится вниз целую вечность. Крик Эспинозы стал невыносимым. Животный страх смерти вытеснял из сознания все остальные мысли. Организм начинал паниковать. Руки хотели схватиться за руль, но Вадим усилием воли удержал их на груди. Чем ближе к телу, тем больше шансов избежать переломов. Переднее стекло покрылось паутиной трещин, а за ними небо и земля смешались в невероятный калейдоскоп. Синий верх и серый низ ежесекундно менялись своими местами, и только на стекле с каждым новым оборотом становилось больше трещин.

А потом вдруг оказалось, что нет неба, а есть только серая земля, вошедшая внутрь машины огромным валуном с острыми краями. Он напоминал клык чудовищных размеров, разорвавший паутину и остановившийся в десяти сантиметрах от лица пилота. Вадим примерно минуту смотрел на него, пытаясь осознать, что будет дальше. Но машина не двигалась. Она лежала на крыше, вверх оставшимися тремя колесами.

Хорошей новостью было то, что внутри не пахло бензином. Это значило, что топливные шланги были целыми, и можно не опасаться возгорания. Если бы топливо попало на раскаленный коллектор, пожар был бы неминуем, а в том положении, в котором оказался экипаж, очень сложно выбираться из горящей машины. Вадим хорошо помнил, что случилось с ван дер Толеном, не успевшим выбраться из пылающей «вольво Си Зет» в первые дни марафона.

Он медленно отжал рычаг системы ремней безопасности и, упираясь одной рукой в потолок, другой попытался открыть дверь. Сразу она не поддалась. Несмотря на каркас безопасности, деформированная крыша слегка примяла дверь. Но несильно. Два-три интенсивных движения – и гонщику удалось ее открыть. Через секунду он был уже снаружи и встал на ноги. Его слегка шатало, в голове был полный кавардак. Вадим присел на камни, прислонившись спиной к оранжевому борту. Но тут же сказал себе, что рассиживаться некогда.

Он открыл дверь со стороны штурмана и попытался расстегнуть замок на его животе. Ремни отпустили Себастьяна, и он мягко вывалился из них. Застонал. «Это хорошо, – отметил про себя Вадим. – Значит, жив». Он с трудом вытащил грузного комиссара и стянул с него измазанный следами рвоты шлем.

Лежа возле машины, Эспиноза начал приходить в сознание.

– Мы живы? – спросил он.

– Живы, – ответил Вадим. – Думаю, минут через десять появятся медики.

Прошло десять минут. Потом еще десять, а медики все не появлялись. Вадим залез в машину, чтобы проверить приборы. Система спутникового слежения, автоматически передававшая в штаб гонки сведения об автомобиле, не работала, хотя сам аппарат выглядел неповрежденным. «Чушь какая-то», – пробормотал Вадим, продолжая исследовать внутренности машины. В обязательный набор средств связи входил и спутниковый телефон. Пилот перерыл все. И не нашел его. Странно, но вечером накануне старта телефон был на месте. Вадим, не долго думая, вытащил из внутреннего кармана обычный мобильник. Шансов на то, что здесь, в этой каменной пустыне, есть мобильная связь, почти не было. Так и есть, грустно отметил украинец, на индикаторе-антенне нет ни одного деления. Все говорило о том, что выбираться экипажу предстояло самостоятельно. Но, внимательно изучив состояние автомобиля, Вадим осознал, что без техподдержки машина уже больше никуда не поедет. Ему самому, в одиночку, без посторонней помощи, даже не сдвинуть огромный кремниевый клык, пробивший переднее стекло. Он оказался выступом монолита немалых размеров, этакого сухопутного айсберга, большая часть которого была скрыта под ровной каменистой поверхностью склона.