Империя должна умереть

– Ну-у… – От комплиментов я терялся, никогда не знал, как надо на них реагировать, только и мог притворяться, что ничего не слышал. – Когда они вот так выстроены вместе, сразу видно, как они сделаны. А у Барбуров, – я толком и не мог объяснить – не знаю, все больше напоминает инсталляции с чучелами животных, как в Музее естественной истории.

Он расхохотался, и его мрачность и тревога тотчас же улетучились, все добродушие сразу почувствовалось, проступило.

– Нет, ну правда, – я упорно гнул свою мысль, – она все так устроила – все столы отдельно, все подсвечены, все расставлено так, что руками, мол, не трогать, – как диорамы, которые они там ставят вокруг какого-нибудь яка, чтобы показать его среду обитания. Симпатично, да, но… – я указал на спинки выстроившихся вдоль стены стульев. – Вот это лира, а вон тот – как ложка, а этот вот… – Я очертил дугу в воздухе.

– Спинка-щит. Хотя вот у этого стула самая примечательная деталь – ажурный средник. Ты сам-то этого пока не понимаешь, – продолжил он, не дав мне спросить, а что такое “средник”, – но только видеть всю эту ее мебель каждый день – уже само по себе познавательно: разглядывать ее при разном освещении, когда хочешь – проводить рукой. – Он подышал на стекла очков, протер их кончиком фартука. – Тебе как, домой скоро?

– Да нет, – ответил я, хотя времени было уже много.

– Ну, тогда пойдем, – сказал он, – пристроим тебя к делу. От помощи с тем стульчиком не откажусь.

– С козлоногим?

– С козлоногим. Вон там на крючке висит еще фартук. Знаю, тебе великоват будет, но я только что этот стул покрыл олифой, еще одежду перепачкаешь.

12.

Психо-Дейв то и дело заводил разговор о том, как было бы здорово, если б я завел себе хобби – эти его советы меня бесили, потому что его представления о хобби (ракетбол, настольный теннис, боулинг) были невероятно убогими. Если он думал, что партия-другая в настольный теннис поможет мне забыть про маму, то кукушечку у него сорвало напрочь. Но, судя по блокноту, который мне подарил мой учитель английского мистер Нойшпиль, советам миссис Свонсон походить после уроков на занятия по живописи, предложениям Энрике как-нибудь сводить меня на баскетбол на Шестой авеню и даже по периодическим попыткам мистера Барбура заинтересовать меня навигационными картами и сигнальными флагами, куча взрослых думала так же, как он.

– Но что же ты тогда любишь делать в свободное время? – допрашивала меня миссис Свонсон в своем жутковатом белесо-сером офисе, где пахло травяными чаями и полынью, на столике для чтения громоздились стопки “Севентин” и “Тин Пипл”, и фоном плыла, потренькивая, какая-то серебристая азиатская музыка.

– Ну, не знаю. Читать люблю. Кино смотреть. Играть в “Эпоху завоеваний 2” или в “Эпоху завоеваний: Платиновое издание”. Не знаю, – повторил я, потому что она все глядела на меня.

– Это, конечно, все прекрасно, Тео, – сказала она с озабоченным видом. – Но было бы здорово, если б тебе удалось влиться в коллектив. Работать в команде, делать что-то вместе с другими ребятами. А спортом тебе не хочется позаниматься?

– Нет.

– Я занимаюсь боевым искусством, которое называется айкидо. Может, слышал о таком? Там учат защищать себя, используя движения противника.

Я отвернулся и уставился на висевшую у нее над головой выцветшую панельку с изображением Девы Марии Гваделупской.

– А как насчет фотографии? – она сложила унизанные бирюзой руки на столе. – Если уж живопись тебя не прельщает. Хотя, хочу заметить, что миссис Шайнкопф показывала мне кой-какие твои прошлогодние рисунки, помнишь, была у тебя серия с крышами, водонапорными башнями – виды из окна студии? У тебя глаз острый, я этот вид хорошо знаю, а ты смог ухватить по-настоящему интересные линии, передать энергию – “динамичные”, кажется, так она сказала про твои рисунки, такая в них приятная стремительность, пересекающиеся плоскости, углы пожарных лестниц. В общем, что я хочу сказать – не так уж важно, чем ты будешь заниматься, просто так хочется как-то тебя раскрыть.

– Раскрыть – как? – это у меня вышло уж как-то слишком злобно.

Она и глазом не моргнула.

– Раскрыть для общения! И, – она указала на окно, – для окружающего мира! Послушай, – добавила она нежнейшим, гипнотически-успокоительным голосом, – я понимаю, что вы с мамой были очень привязаны друг к другу. Я с ней говорила. Я видела вас вместе. И я знаю, как сильно ты по ней скучаешь.

Нет уж, не знаешь, думал я, дерзко уставившись прямо ей в глаза.

Она как-то странно на меня посмотрела.

– Ты и сам удивишься, Тео, – сказала она, откинувшись на спинку своего завешанного шалями кресла, – тому, как незначительные, будничные вещи могут вытащить нас из глубин отчаяния. Но за тебя этого никто не сделает. Ты сам должен отыскать незапертую дверь.