Империя должна умереть

Популярность Керенского выходит далеко за пределы столицы. «Я прямо боготворю Керенского, вождя нашей революции… Милый, чудный Керенский!» — пишет в дневнике учительница музыки из Одессы Елена Лакиер. «Есть только один человек, который может спасти страну», — констатирует британский военный атташе Альфред Нокс, который не ждет от революции ничего хорошего.

Вечно язвительная Зинаида Гиппиус относится к новым властям придирчиво. Но 12 марта в гости прибегает старый друг Керенский — он просит Мережковского написать короткую брошюру о декабристах, которая будет опубликована тиражом миллион экземпляров. Керенский объясняет, что такая книжка очень нужна, чтобы погасить ненависть солдат к офицерам, — показать, что русская революция начиналась именно с восстания дворян-офицеров в 1825 году.

Гиппиус слушает Керенского и вспоминает, как всего лишь за два года до этого на заседании Религиозно-философского общества разглядывала в зеркальце лицо Керенского и висящий рядом портрет Николая II — и нашла их удивительно похожими: «До сих пор они остались у меня в зрительной памяти — рядом… Крамольник — и царь. Пьеро — и "charmeur". СР под наблюдением охранки — и Его Величество Император Божьей милостью. Сколько месяцев прошло? Крамольник — министр, царь под арестом, под охраной этого же крамольника».

Керенский убегает от Мережковских так же стремительно, как прибежал, со словами «я у вас инкогнито». «Керенский — сейчас единственный… там, где быть надлежит: с русской революцией, — записывает в дневнике Гиппиус. — Единственный. Один. Но это страшно, что один. Он гениальный интуит, однако не "всеобъемлющая" личность: одному же вообще никому сейчас быть нельзя. Или будут многие и все больше — или и Керенский сковырнется».

Через два месяца Мережковский окончит книгу «Первенцы свободы» и посвятит ее «продолжателю дела декабристов — А. Ф. Керенскому».

Двоевластие

Керенский — действительно самый активный и самый популярный политик новой страны, но далеко не всесильный. Самое популярное слово в России весны 1917 года — «двоевластие». О нем пишут в газетах, дневниках и воспоминаниях почти все. Дело в том, что с начала Февральской революции одновременно функционируют и Временное правительство, и Советы (Петросовет, Моссовет и сотни других по всей стране). Они не борются друг с другом, однако сам факт их сосуществования смущает и путает общество.

Новая система российской власти, возникшая после отречения императора, может быть понятна человеку XXI века, который хорошо знаком с разделением власти на законодательную и исполнительную. Однако российскому обывателю начала ХХ века, привыкшему к жесткой вертикали и единоначалию, существование двух центров кажется непривычным и опасным. Он еще не знает, что такое система сдержек и противовесов, как она устроена. Государственная дума, работающая уже 12 лет, никогда не имела возможности влиять на политические решения, не говоря уже о том, чтобы формировать правительство.

Петросовет, возникший стихийно, вовсе не претендует на то, чтобы считаться органом верховной государственной власти (Лозунг «Вся власть Советам» выдвинет намного позже враг существующей системы Ленин). Председатель исполкома Петросовета Чхеидзе в одном из своих выступлений признается, что только один раз Петросовет позволил себе вторгнуться в сферу ответственности исполнительной власти: в первые дни революции, опасаясь, что посещавший Ставку император убежит и возглавит контрреволюцию, члены Совета пытались отправить солдат, чтобы его арестовать. Однако потом все же уступили эту функцию представителям Временного правительства.

По словам Чхеидзе, рабочие осуществляют только гражданский контроль за деятельностью правительства. По сути, Советы выполняют функцию парламентского контроля. Большинство в этом квазипарламенте принадлежит левой социалистической оппозиции — при более правом, либеральном, правительстве. И это действительно никак не противоречит марксистской теории, по которой на этом этапе власть и должна быть буржуазной.

Демократичность такой системы, конечно, под большим вопросом — Советы выбраны трудовыми коллективами предприятий и военными частями, а далеко не всем населением. Впрочем, прежние выборные органы — Дума и земства — тоже были далеки от истинно демократического устройства, ведь имущественный ценз ущемлял в правах крестьян и рабочих и отсекал солдат. Показательно даже то, что Петросовет заседает как раз в Таврическом дворце — здании распущенной императором и так и не собравшейся Государственной думы.

Система сдержек и противовесов между Петросоветом и Временным правительством впервые начинает работать с появлением в Петрограде Церетели. Он пока не занимает никакой публичной должности, но становится идеологом и «духовным лидером» Петросовета.