«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

Ей приходит в голову, что осторожное прикосновение, которое пресекает ее ласку, — это первое заметное применение силы с его стороны. Она вдруг понимает, что сама нет-нет да и шлепнет его по руке, и довольно-таки ощутимо, а то и двинет в плечо или даст пинка — хотя и не со всего размаху — в ногу, в бедро или пониже спины, и даже может вспомнить по крайней мере один случай, когда, дурачась, молотила кулаками по его голой груди… А он — хоть бы что. Ни разу не показал силу.

Исключение, наверно, составляли те случаи, когда они соревновались в армрестлинге.

Ну, и секс тоже, считает она. Но даже в постели он никогда не проявлял жестокости, ничего такого — ни болезненных ударов, ни шлепков, ни царапин, ни даже любовных покусываний.

С другими она кричала, и уж точно не от наслаждения, когда ей прокусывали и без того проколотые мочки ушей или впивались зубами в соски, когда ее награждали синяками и ссадинами, и каждый раз ясно давала понять, что ее это не устраивает… Но с ним — ничего похожего. Как ночью, так и днем он всегда оставался нежным, чутким, милым и даже покладистым — приходится признать, что это в некоторой степени противоречит ее собственному пониманию мужественности и женственности.

Тут есть над чем подумать, решает она. Он отпускает ее запястье. Она кладет руку ему на щеку, чувствуя тепло сквозь аккуратно подстриженную бороду.

На участке, где ведутся дорожные работы, такси подпрыгивает.

— Тут есть и моя вина, — говорит она ему.

— В чем?

— Зачем я ляпнула про тебя и Софи? Кто меня тянул за язык? Выходит, решила отплатить той же монетой, а это плохо. Ты уж прости.

— Угу.

Оглядываясь назад, он признается себе, что да, обиделся, даже заподозрил что-то вроде предательства, хотя и напрасно, нельзя же быть таким мелочным, тем более что все за столом — ну, может, за исключением Юдоры — знали расклад. Он похлопывает ее по ноге повыше колена:

— Все хорошо.

Она почти касается губами его уха.

— У нас все хорошо, — шепчет она. — Правда ведь, у нас все хорошо?

В полумраке такси он поворачивается, чтобы заглянуть ей в глаза, а полосы оранжевого света от уличных фонарей медленно проплывают по обочинам, то вспыхивая, то угасая, словно кинопленка.

— Конеч… — начинает он, потом останавливается и, улыбаясь, легко целует ее в губы. — Конечно, у нас все хорошо, — договаривает он.

— Хочу, чтобы мы поскорее оказались дома, хочу почувствовать тебя там, внутри, — шепчет она.

Верушка трогает губами его ухо, он поворачивается к ней и обнимает, привлекая к себе.

Они целуются. На миг отрываются друг от друга, поймав укоризненный взгляд водителя, и опять придвигаются совсем близко, склоняют головы и тайком смеются.

Ему восемнадцать, впереди «промежуточный год». Тогда это выражение еще не стало употребительным, хотя напрашивалось само собой. Кое-кто из его приятелей уже брал себе годичный перерыв между школой и университетом, идея выглядела вполне разумной. Школьные экзамены он сдал на «отлично». После долгих размышлений решил поступать в Сент-Эндрюс или в Эдинбургский университет, на факультет журналистики.

Он делится своими планами с Энди, а тот, откладывая газету и глядя на него поверх очков, говорит:

— В мое время кто не видел в себе определенных склонностей, тот поступал на социологию.

Олбану обидно такое слышать, хотя бывало и хуже. Так или иначе, в итоге он едет в Бристоль и там поступает на экономический. Спасает его — как он еще долго сообщает знакомым — только жгучая ненависть к выбранному предмету.

А пока, в течение промежуточного года, он много ездит, хотя, как и положено отпрыску Уопулдов, смотрит на вещи через призму взглядов своей семьи. Члену этого клана, особенно по молодости, редко удается совершать путешествия по миру без советчиков и наставников. Уж очень расплодились эти Уопулды, где только нет у них родственников, участников и соучастников семейного бизнеса, нынешних и бывших деловых партнеров и прочих личностей, годами сохраняющих, и порой без всякой задней мысли, приверженность этой семье, разбросанной по всему свету: откажешься от их гостеприимства — будет страшная обида, сохранишь поездку в тайне — заподозрят в скрытности. Когда ты приезжаешь в страну, где никого не знаешь, можно исследовать ее вдоль и поперек, как сам решишь. Если же сразу по приезде оказываешься под крылом у кого-нибудь из знакомых, то за тебя, считай, уже все решено.