«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

Однажды у нее в гостиной он выдвинул какой-то глубокий ящик и обнаружил коллекцию из четырех десятков пресс-папье венецианского стекла. Они отличались затейливой, яркой, радостной цветовой гаммой.

— Почему ты их прячешь? — спросил он, поднеся к свету одно из них.

— Пыль собирают, — нехотя объяснила она, лежа на диване.

Они играли в шахматы, и она обдумывала следующий ход. Из двадцати партий он выиграл только одну и втайне надеялся обставить ее хотя бы еще разок.

Единственная ее дорогостоящая причуда лежала, можно сказать, под ногами: она любила восточные ковры — чем сложнее орнамент, тем лучше, а потому голые доски пола скрывались под персидскими, афганскими и пакистанскими коврами. По современным стандартам, комнаты у нее были огромной площади, однако всего две — спальня и гостиная; место на полу практически уже кончилось, и она начала развешивать ковры на стенах, от чего дом стал более уютным и меньше походил на клетку, думал Олбан. Хотя квартира все же выглядела довольно аскетично.

Такая строгость распространялась и на ее одежду. Обычно она ходила в белой рубашке, черных брюках и пиджаке. У нее было десятка три практически одинаковых белых блуз-рубашек, примерно дюжина брюк, а также несколько пар черных джинсов и штук шесть черных пиджаков, о каждом из которых, за исключением кожаного, можно было сказать, что они от одного и того же костюма. Из обуви она предпочитала шнурованные ботинки на низком каблуке. У нее было черное пальто и две пары черных же зимних перчаток. Этот гардероб венчала черная шапка-ушанка, которая подошла бы для туристского похода, но она извлекалась на свет только в трескучие морозы.

Для торжественных случаев, когда обойтись любимыми брюками с пиджаком не получалось, она держала в шкафу длинное черное платье и маленькое черное платье. Однако, по ее собственной оценке, если она не расхаживала голышом и не занималась спортом, то в девяносто девяти процентах случаев оставалась верна своему привычному черно-белому виду.

— А во время отпуска? — спросил он тогда.

— Отпуск не в счет, родной.

Один раз — один-единственный раз — он видел ее в макияже, когда подружки накрасили ее перед университетской вечеринкой. Он тогда подумал, что она сделалась умопомрачительно эффектной, но перестала быть собой. Потом она сама говорила, что с непривычки была как в маске и терпела ужасные неудобства.

А так она не только не красилась, но даже не носила с собой расческу или щетку для волос. Олбан несколько раз наблюдал ее утренний туалет: она споласкивала лицо водой, рьяно его терла, промокала полотенцем, а затем погружала влажные пальцы в коротко стриженые волосы.

И все.

После спортивных тренировок она принимала душ. Она играла в сквош и при этом носилась по площадке «смертельно раненным гепардом», как выразился лектор по английской литературе, с которым Олбан разговорился в гостях, — субъект с перевязанным ухом и подбитым глазом. У нее был горный велосипед, который она держала в коридоре, где он между поездками ронял на пол засохшую грязь. В женской университетской сборной по футболу она была голкипером, чертовски хорошо играла в крикет, хотя считала, что крученые удары даются ей неважно, и время от времени выходила на поле для гольфа с друзьями по клубу ее покойного отца, каждый из которых был старше ее. Несколько лет она занималась греблей на реке Клайд, но бросила после того, как задела веслом труп подростка-самоубийцы и упала в воду рядом с его телом. Она мечтала о скалолазании, но боялась высоты. Начала ездить в горы именно для того, чтобы преодолеть эту позорную слабость, вопреки здравому смыслу и советам специалистов, но проблема заключалась в том, что высота была ей противопоказана, и в конце концов ей пришлось сдаться и ограничиться простыми горными прогулками, да и то как можно реже смотреть вниз.

Она обожала танцевать, хотя в танце была на удивление неграциозна.

Олбан знал как минимум о двух безнадежно влюбленных в нее коллегах по математическому факультету.

Еще у нее была парочка более или менее постоянных любовников кроме него, и ему было известно, что оба отличаются хорошим, спортивным телосложением.

Прежде был и еще один, но его жизнь унесло цунами.

Ее овдовевшая мать тоже жила в Глазго. Юдора, невысокая, энергичная женщина, работала в библиотеке Митчелла; она одевалась и двигалась с такой элегантностью, которой, как подозревал Олбан, ее дочь давно не пыталась соответствовать или подражать.

— Итак, мистер Мактилл, — любовно произносит Верушка, бережно выпуская его руку и тут же вновь поднося ее к губам, чтобы еще раз поцеловать поочередно каждый палец. — Твоя семья, как гидра, снова поднимает голову. Как тут действовать?