Империя. Исправляя чистовик

А вот под эту самую марку мы эту самую «Неделю зимних видов спорта по случаю…» и проведем! Обойдя таким образом всю процедуру МОК по определению места проведения Игр. А то вон и шведы сколько заикаются, что, мол, Скандинавские игры нужно признать Олимпийскими, да и немцы не упустят шанс, подняв резонный крик о том, что нельзя отдавать одной стране сразу обе Игры! Проведем по факту. По праву наглого, хитрого и сильного. Как там? Выше, дальше, сильнее? Вот это про нас: задерем планку повыше сами, пошлем всех подальше и сильнее продавим Зимние игры. И объявим. Я и объявлю. В общем: Citius, Altius, Fortius!!!

И Арку надо будет построить на Воробьёвых горах. Арку Дружбы народов. А Киев обойдется. Негоже дружбу разбазаривать почем зря.

Расплываюсь в алчной улыбке. Вот это я люблю. Это вот по мне!

Надо будет осведомиться, как там господин Булгаков, раз уж не случилось гетмана Скоропадского и Петлюры. О чём-то же он должен писать?

Горы, горы, горы.

Да, наводят они на возвышенные размышления. Даже на заоблачные. Кстати, о заоблачности. Нужно будет уточнить, удалось ли кому-то уже покорить Эверест? Откровенно говоря, я не помнил. Если вдруг не успели пока, то нужно готовить экспедицию альпинистов-горнострелков. Флаг Единства на вершине мира будет весьма политически кстати. Впрочем, судя по жутким фотографиям из моего времени, все склоны Эвереста были завалены обезображенными замерзшими трупами, так что к подготовке нужно подойти весьма и весьма серьезно. И это вопрос не месяцев, а, скорее, лет. А пока можно подумать над воздушной миссией. Сначала облет, а потом может и сброс вымпела с Флагом Единства на вершину планеты.

И, кстати, как-то промышленный альпинизм у нас совершенно не развит, а ведь высотки мы уже строим. Да и поддержит это развитие частной инициативы, в том числе развитие альпинизма, как такового…

— Государь, дозволите?

Оборачиваюсь.

— Да, Евстафий, что у тебя?

Тот усмехнулся в бороду.

— Государь, тут вот какое дело-то случилось. Тут немножко, значится, промашка вышла, не гневайтесь.

С иронией на него взираю. С каких это пор барон Елизаров косит под деревенщину?

— Сказал бы уже «не серчайте», а то как-то ненатурально ты играешь. Выгонят тебя даже из погорелого театра.

Тот склонил голову и продолжил валять дурака, явно сбивая мой неизбежный гнев, на чью-то дурость. Нет, если было что-то срочное и серьезное, то… а так, явно что-то второразрядное, пусть развлекает.

— Не извольте сумлеваться, Государь. Обязательно погонят, как пить погонят-то! Как тут не погнать! И пить не дадут! Однако, за други своя страдаю!

Усмехаюсь:

— Это я уже понял, что за «други». Ладно, говори уж.

Словно по мановению волшебной палочки физиономия деревенского пройдохи сменилась спокойным, умным, хотя и со слегка ироничным выражением, лицом моего шефа личной разведки.

— Государь, тут долю малую обещали, если отведу я гнев ваш относительно того, что некоторые, — он скосил взгляд в сторону капитанского мостика, — имеют вместо головы решето и забывают элементарные вещи. Все дело в том, Государь, что вы перед отправкой «Империи» из Москвы, велели доставить вам некоторые дорогие вашему сердцу вещи. Так вот, часть из них выгрузили в Городе, но одну вещь забыли. Она так и провалялась в библиотеке, завалившись за стеллаж. Наткнулись, когда румыно-русский словарь боец искал.

— Ну, смех и грех. И что за вещица?

Евстафий со значением поднял брови:

— Скрипка Страдивари, Государь, на которой вы изволили музицировать в Первопрестольной.

Я хмыкнул. Да, изволил. И истребовать из Москвы изволил. Но забыл про это в суматохе. И они забыли. По неизвестной мне пока причине. А оно вот как оказывается. Совершенная куча денег провалялась несколько дней за шкафом. Ну, ладно, мне-то забывать можно, а вот им? Бесценная же вещь! Тут уж точно Елизарова на коленях просить надо и землю жрать, чтобы грозу отвел!

— И чем же тебя Евстафий подкупили за такой риск — сунуть свою голову в пасть разъярённому льву?

Тот усмехнулся.

— Выхлопотал для племяша своего место в экипаже «Империи».

Хмыкаю.

— Да, на борзых щенков ты не размениваешься. Племяш-то родной или опять «из твоих»?

— Из моих, Государь. На всех родных племяшей не напасешься.

Киваю.

— Это ты верно подметил. Ладно, неси-ка ты сюда мою любимую скрипку.

Сейчас я им устрою тут концерт по заявкам. Такого они точно не видели и не факт, что увидят. Внукам рассказывать будут!

Что ж, Евстафий вручил мне скрипку.

Любовно ее поглаживаю. Скрипка, она как женщина, она чувствует настроение скрипача и его отношение к ней. Ее любить надо, холить и лелеять. И не давать долго лежать в футляре без дела. А она у меня пролежала почти два года.

Шепчу ей:

— Прости, малыш. Я тебя больше не брошу. Веришь мне?

Что-то часто в последние дни я говорю слово «веришь?» А хорошо ли это?