Империя масок

– У меня есть другое предложение. – Бережно, почтительно она увлекла Селину к мягкому диванчику и усадила подле себя. – Трон не может призвать этого лорда Мансерая к суду, и оттого эльфы грозят взбунтоваться. Так позволь мне помочь тебе в этом деле. – Она сделала глубокий вдох, точно бросаясь в воду. – Отправь меня в Халамширал.

С минуту Селина молчала. Рука ее, укрытая в ладонях Бриалы, замерла.

– Ты убьешь Мансерая?

Бриала кивнула, уверенно и деловито:

– У меня есть возможность связаться с эльфами. Я дам им кровь, которую они так жаждут пролить, и усмирю их прежде, чем они задумают взяться за другую жертву. Для городской стражи это будет нераскрытое преступление, а вовсе не бунт эльфов, и если кто-то спросит твоего мнения о происшедшем, ты можешь как бы невзначай заметить, что лорд, которому хватило безрассудства жестоко убить мирного торговца, должен был бы более заботиться о своей собственной безопасности.

Селина протянула руку и ласково тронула ладонью щеку Бриалы. Эльфийка подалась вперед, и когда они поцеловались, императрица заключила любовницу в крепкие, неистовые объятия.

Затем она без единого слова поднялась, прихватив с диванчика маску и надев ее, и медленно вернулась к окну.

– Быстро и чисто, Бриа, – проговорила она.

– Ваше величество…

Бриала поклонилась и ушла собирать вещи.

Той ночью императрица Селина спала одна.

Разумеется, такое бывало и раньше. Порой Бриале приходилось трудиться допоздна, а когда Селина приезжала с визитом в поместье какого-нибудь лорда, они из благоразумия спали в разных постелях.

Вот только Бриала уже очень давно никуда не уезжала одна.

Каждое утро Селина просыпалась до зари, продрогшая и одинокая, и неотрывно вглядывалась в предрассветный мрак за окном – как будто бы, если долго не отводить взгляда, в темноте проступят все те, кто лишал ее сна. Маги, храмовники, эльфы, Гаспар и Ремаш и прочие, кто переметнулся на сторону Гаспара. Все они рыщут за стенами дворца и с каждой ночью все ближе подкрадываются к ней спящей. Ждут, когда она совершит ошибку, которая спустит их с цепи.

Каждое утро Селина заваривала себе чай, пила до тех пор, пока головная боль не сменится отдаленным гулом в затылке, и погружалась в старинные фолианты, представлявшие интерес разве что для ученых.

Первые дни после отъезда Бриалы прошли без особых происшествий: Селина только выслушивала речи и принимала подарки. Весть о бунте эльфов Халамширала наконец достигла Вал Руайо; придворные и знать, еще остававшаяся в городе, качали головами и порицали неблагодарных халамширалских эльфов, которым невдомек, насколько лучше живется им, нежели их сородичам в эльфинажах Ферелдена и прочих городов Орлея. Граф Пьер принес извинения за постыдное поведение жителей своего города и заявил, что порядок вскорости будет восстановлен, – что, впрочем, никого не успокоило. Столичные аристократы допытывались, что же намерена предпринять Селина, а императрица отделывалась учтиво-уклончивыми тирадами и втайне молилась о скорейшем возвращении Бриалы.

Три дня спустя после отъезда Бриалы она посетила представление в Большом театре Вал Руайо – и тогда-то обнаружила, насколько далеко все зашло.

Большой театр был основан почти двести лет назад. Он заслуженно считался крупнейшим театром империи, с самыми знаменитыми актерами, самыми выдающимися драматургами, самым дорогостоящим реквизитом и умопомрачительными эффектами – на некоторых спектаклях дым и пламя сотворялись не алхимическими средствами, но магом, который получал специальное разрешение применять свой дар вне пределов Круга. В итоге, однако, стремясь превзойти своих конкурентов, Большой театр также привлек внимание и Церкви, и престола постановками, граничившими со скандалом. Ремилье, Безумный Император, повелел ставить в театре только пантомимы – из страха, что иные пьесы могут разжечь мятеж против его правления, а император Флориан, дядя Селины, едва не закрыл Большой театр после некой безвкусной пьесы, изобличавшей орлесианскую оккупацию Ферелдена.

Селина сделала ставку на поддержку театра – и финансовую, и политическую. Она неизменно противилась возмущению Церкви, а когда в пьесах напрямую или в переносном смысле упоминали ее особу, публика всегда видела, что императрица смеется или, как положено, аплодирует, – просвещенная монархиня, которую не беспокоит, что о ней могут сказать на сцене. В ответ орлесианские драматурги неизменно бывали к ней доброжелательны.

Экипаж Селины остановился перед парадным входом, у пышного ковра, который всегда разворачивали в знак того, что представление почтила своим присутствием высокопоставленная особа. Снаружи на почтительном расстоянии собралась толпа.

– Что прикажете, ваше величество? – негромко спросил Мишель.

После того как Бриала помогла ему спастись из западни, устроенной Гаспаром, он был немногословен, но бдителен вдвойне, стремясь таким образом искупить свою мнимую вину. В какой-то момент Мишель, как и предвидела Бриала, попытался неловко оправдаться, но Селина без промедления прервала разговор, дав понять, что никто его в случившемся не винит.